Иозеф Грегор-Тайовский - Избранное

Недели за две до ярмарки я ежедневно извлекал из копилки деньги, пересчитывал их; «думаешь, они у тебя размножились», — посмеивались надо мной домашние, но больше сорока крейцеров никак не набиралось, хотя копил я все лето, да еще за сенокос двадцать крейцеров дали, да дедушка к именинам — еще десять. Это было все, что я скопил — на чем основывались пророчества о моем будущем, — и я разменял эти деньги на мелочь, чтобы их хоть на вид было побольше.

Радванская ярмарка по календарю длится дня три, на самом же деле она растягивалась тогда и на неделю. Народ из окрестных деревень, да и из городов, охотно покупает там товары, особенно зимнюю одежду. Всем охота сделать «ярманочные» покупки, продать что-то, а то и просто поглазеть, а молодежи потанцевать вволю, и в эту пору — так уж повелось — в деревнях будто метлой вымели: все на ярмарке. Людей собиралось столько, что стоило мне, протиснувшись в узкий проход между шатрами, расставить немножко локти — как меня уже несли шагов десять — двадцать, так что ноги даже земли не касались. Мы, мальчишки, часто развлекались таким образом, если не боялись потеряться или попасть не туда, куда хотели. В ту пору, о которой я рассказываю, учился я в школе в Быстрице, а в Радвани у меня было много родственников; иногда в непогоду я не шел вечером домой в деревню, а останавливался в Радвани.

Но все же не о ярмарке хочу я вам рассказать, а о часах. Великолепное описание радванской ярмарки вы найдете в «Шутках и всякой всячине» Ласкомерского, а мою биографию напишут другие, когда я стану знаменитым.

Мы уже три дня были в Радвани, точнее — на ярмарке, но на третий вечер мне велели идти домой — утром надо было гнать на базар телку. Три дня я объедался пряниками, дынями, леденцами, халвой, фигами и апельсинами; у меня не осталось и крейцера, я даже успел перехватить крейцер-другой у кое-кого из родственников и знакомых. А ведь деньги-то были предназначены на покупку часов!

Все надежды я связывал теперь с телкой, точнее — с дедушкой: удачно ли он продаст телку, в каком будет настроении. Вечером я отправился домой и был как никогда послушным, а наутро так старался, погоняя телку, что она то и дело наступала дедушке на пятки, а иной раз и тащила его за собой.

Дедушка намеревался купить себе зимнее пальто. Но чтобы на ярмарке не подумали, будто он пришел ради пальто, — вовсе нет, он идет из Быстрицы, с базара, а в Радвани так только, поглядеть, ну разве если попадется что стоящее, тогда он не прочь… Так они сговорились вечером дома и по дороге знакомым тоже так объясняли… На самом же деле мы собирались продать телку, поскольку сена было маловато, а деньги нужны были на разное, да и пальто дедушкино уже никуда не годилось. Он-то думал, что дождется смерти в старом, поэтому все откладывал, но за девять зим так и не собрался помереть, и теперь приходилось покупать новое пальто, хоть и тягостно было думать, что он уже не износит его.

Бабушка с трудом доплелась — досаждали мозоли — вслед за нами на быстрицкий рынок, с корзинкой в руке, в серо-зеленой шелковой косынке — нарочно, чтобы мы легко заметили ее издалека, если вдруг растеряемся. Рыжуху мы продавали так: я выступал в роли «хозяина», дед с бабушкой со мной торговались — чтобы привлечь настоящих покупателей; когда нам не повезло на первом месте, перешли с телкой на другое и, наконец, на третьем счастливо продали ее перекупщику из Мичиной. Он нас не знал, поскольку мы были с другого берега Грона, и поверил нашей байке, будто Рыжуха стельная.

Продажу «обмывали» наскоро. Хлеба и фунт жареной баранины бабушка принесла в корзине, — четверо, да запивая ее вином, мы быстро с ней справились. К тому же мы спешили на ярмарку; наступил уже полдень, а покуда доберемся до Радвани, покуда что-то выберем да сторгуемся — вот уже и вечер, пора будет возвращаться домой, рассуждали старики. Дедушка достал из кармана трубочку, раскурил ее, перекинул цепочку через плечо и связал, продев под мышкой. Мы двинулись в путь. Я бы тоже не прочь был погреметь цепочкой, но бабушка сказала, что мне это уже «не пристало», я ведь как-никак хожу в городскую школу. Тогда я еще не понимал этих панских приличий и, где бы вместе с дедом и бабушкой ни был, все равно где, не стыдился за них, напротив, среди чужих я чувствовал себя с ними смелее и ни на кого не оглядывался, даже на господина учителя, который только и знал что драть меня за вихры из-за венгерского.

Они были для меня самые главные на свете: дед, подпоясанный широким ремнем, и бабушка с котомкой за спиной.

Дорогой мы встречали знакомых и незнакомых, расспрашивали их, сами рассказывали, разглядывали покупки и отгадывали цену, но все это на ходу. Бабушка успела даже побраниться с дедом — не надо было ему, дескать, так легко уступать пятьдесят крейцеров за телку, покупатель вот-вот накинул бы, упрись мы на своем. Тут я завел речь о часах, немножко не ко времени. Они на это — ни да, ни нет: деньги, мол, на другое нужны, ответила бабушка. Я надулся. А они: разве это годится — реветь на дороге, и добродушно меня пожурили. Насчет часов осталось неопределенно…

Во время радванской ярмарки нередко идут дожди, но тут, словно по заказу, было солнечно и тепло, пыль стояла на дороге, как на мельнице. Поэтому жандармы даже прикрикнули на дедушку, — дескать, трубку долой изо рта, на ярмарке курить нельзя!

— И то правда… в эдакую сушь. — И дед убрал трубку в карман, добавив: — По крайности табак целее будет.

Потом нам было уже не до разговоров, мы смешались с народом, условившись наперед, если потеряемся, встретиться у моста, и гуськом стали протискиваться сквозь толпу.

Чего мы только не видели, не слышали — всего и не опишешь!

— Светопреставление, да и только, — сказал дедушка.

Бабушка ехидно спросила, почем он знает, как оно тогда будет. Но дедушка добавил только, что раньше народу бывало еще больше.

— Пойдемте-ка первым делом пальто покупать, — решила бабушка.

А я тянул дедушку к лавкам, где продавали часы. Но он даже не смотрел в мою сторону.

— Вот купим пальто дешево, будут тебе и часы, — заметил он, однако, в утешение.

Мы вошли в первый шатер. На радванской ярмарке все купцы понимают по-словацки, будь они хоть из Пешта или Дебрецена. Черт знает, где они только научились? Мы спросили зимнее пальто, на дедушку. Цепочку он снял, и бабушка убрала ее к себе в корзинку. Перед нами уже лежало штук десять пальто. Мы их только щупали, пренебрежительно морщили носы, делая вид, что ткань жидковата и нам не нравится.

«Не примерять» — таков был наш девиз, чтобы потом как-нибудь силком не навязали! Сперва выбрать цвет, фасон, потом о цене спросить и только тогда мерять, а потом уж торговаться. Покуда мы все перебрали, купец вертелся уже как на иголках, но бабушка решила, что надо посмотреть и в других местах. Купец стал нас удерживать, силком втиснул дедушку в пальто, стал поворачивать его во все стороны, восхищаясь, как ему идет, и, наконец, поставил его перед зеркалом, — дедушка даже испугался, увидев себя в полный рост; но мы все же отправились в другой шатер. Там повторилось то же самое. Только обойдя пятерых купцов, когда дедушка был уже совершенно замучен примерками, мы наконец решились купить. Времени на ярмарке у купцов нет, все продается наспех. Он запросил двадцать восемь золотых. Наши и слушать не захотели — вон, вон отсюда! Но купец ухватил нас за полы и стал выпытывать у дедушки, сколько тот даст. Дедушка, чтобы только отвязаться, брякнул, — ну, самое большее — восемь золотых.