Иозеф Грегор-Тайовский - Избранное

Одного Мацо это не трогало.

Такой уж он был по натуре — равнодушный как чурбан, только хлебнув водки, мягчал душой.

На Аннину болезнь он смотрел сквозь пальцы.

— Другие тоже болеют, не она одна, — ворчал он себе под нос, а поскольку теперь ему частенько приходилось вставать по ночам — подать Анне то одно, то другое, он становился день ото дня все более хмурым и как-то раз в корчме, когда его спросили, как Анна, досадливо отмахнулся: мол, «и жить не живет, и помирать не помирает, а там-то ей, верно, лучше было бы».

Соседки, конечно, тут же Анне передали, как муж ей здоровья желает.

На глаза у нее набежали слезы, сердце сжалось от обиды.

«Он уж и рад схоронить меня… Что ж, на все воля божья! Отчего ж он все-таки так дожидается моей смерти? Ведь ни разу, за все пятнадцать лет, я перед ним не провинилась. Работала, — хоть больная, — как другие, дом в порядке содержала. И от него-то больше худого, чем хорошего видела. Отчего он смерти моей так хочет? Разве я когда?.. Нет, ни разу, даже в мыслях о другом не помечтала, — что ж, на все воля божья, а моя совесть чиста».

Однако мужу она об этом и не обмолвилась. Слишком хорошо его знала, чтобы надеяться, будто не говорил он тех слов. И к чему было укорять его — какая была бы от этого корысть? Скорей всего — никакой. И она мучилась втихомолку.

Болезнь тем временем становилась все тяжелей, и не удивительно, что у Анны порой все же вырывался из больной груди вздох, особенно долгой бессонной ночью.

Мацо злился — наработаешься днем как вол, толком и не поев: жена-то не наварит, а тут еще и ночью покоя нет от ее стонов.

Через неделю перенес он свою постель в чулан.

— Чтоб тебе не было беспокойства, когда я поздно прихожу, — отговаривался он перед больной женой, на самом-то деле думая о своем покое.

— Завтра позову кого из женщин, чтоб за тобой ходила и мне готовила, а то уж невмоготу — горячего почти что и не ем, сам-то стряпать не умею.

— Ну конечно, как знаешь. И то, Мацко, позови, позови. Только вот кто теперь пойдет, ведь у каждого своя работа, — поддержала его Анна, понимая, что и впрямь слишком много свалилось на мужа: и за теленком ходить, и корову доить, и стряпать, и в поле работать, а ночью и не отдохнет спокойно.

— Уж найду кого-нибудь, вот хоть Цилю Мушкову. Чего ей не пойти? Заплатим, как за работу в поле, да и стол даровой.

В самом деле, Циля Мушкова, когда Мацо пожаловался ей было на свое житье, сама вызвалась помочь, но он то ли не хотел, то ли не посмел Анне об этом сказать..

— Можно и ее, — кивнула Анна, но при этом имени в сердце кольнуло и припомнилось, что вдова Циля Мушкова еще в девках водила знакомство с ее мужем, с холостым тогда парнем Мацо Грбанем.

Но Мацо так спокойно, без всякой задней мысли сказал это, что грешно было бы подозревать, будто он при живой еще жене хочет себе другую найти и в дом привести.

«Прочь, прочь из головы такие мысли, ведь все пятнадцать лет был он верным мужем!» И больная Анна поспешила отогнать неприятные, даже страшные думы.

И Мацо позвал помощницу.

Циля тут же пришла с охотой, как просил ее Мацо, «доглядеть напоследок за Анной».

Анне сначала было не по себе, как и любой женщине, когда она видит бывшую любовницу своего мужа.

Но не заметив за три дня ни единого подозрительного взгляда или улыбки и видя, что Циля ласкова с ней сверх меры, она с благодарностью принимала ее заботу.

И Мацо, как ей казалось, стал мягче. Отправляясь в поле или возвращаясь домой, он заглядывал к ней, перекидывался словечком-другим, утешал тем чаще, чем хуже ей становилось.

Анне всякий раз бывало как будто легче, но, оставшись одна, она сознавала, что долго не протянет.

Циля спала возле больной, в избе, а Мацо один в чулане.

На деревне сперва поговаривали всякое, дескать, «старая любовь», — и не буду ходить вокруг да около, — хотите верьте, хотите нет, то, о чем люди догадывались, сбылось…

Ведь какая она была, Циля?

Правда, она уже в могиле лежит, и не годится, наверное, так о покойнице говорить, но она-то и была всему причиной.

Всякий раз — и когда приносила Мацо еду, и когда стелила ему вечером постель или будила по утрам — находила она для него какое-нибудь льстивое словечко; Мацо это было по душе, и он поневоле начал вспоминать свои холостые денечки, когда не успеешь и в окошко стукнуть, как Циля уже открывала.

Не с тех пор прошло пятнадцать лет.

Господи, ну не лучше ли было прожить их с Цилей, чем с хворой Анной… Ведь Цилька была и красивая, и ладная, и работящая… Зачем только они тогда на танцах поссорились! Циля потом назло ему вышла замуж, а он женился, чтобы целых пятнадцать лет и не вспоминать друг о друге, — такие мысли теперь все время лезли ему в голову.

Цилька вот уже три года, как овдовела, дети у нее все померли, а сама она еще хоть куда, рассуждал, грешным делом, Мацо; его смертельно больная жена лежала в соседней комнате, а он слушал сладкие, льстивые Цилькины речи.

На пятое утро он, уже не раздумывая, схватил Цилю за руку и проговорил:

— Цилька, милая, когда жена моя помрет, пойдешь за меня? Вспомни, как мы любили друг друга. Что тогда не сладилось, может, теперь выйдет. Пойдешь?

— Отчего бы и не пойти, Мацик? Давно я об этом подумываю — как жена твоя слегла. По мне, хоть сегодня, — улыбнулась Циля, наклонившись к нему.

— Дай руку, — прошептал Мацо. Циля подала, а другой оперлась на подушку у него за спиной, пока он не притянул ее к себе на постель.

— Ну, а если не умрет она, Мацко, что тогда? — У Цили сжалось вдруг от тоски сердце.

Мацо вспылил:

— Как бы не так, наверняка помрет, все это говорят, — и совесть его не дрогнула при таких словах.

Бедная его жена, лежавшая в соседней комнате, и шесть дней спустя ни о чем не узнала; предчувствуя близкий конец, попросила она у него, Мацо, ради господа бога прощения за все, в чем она когда перед ним провинилась, а на другой день навеки закрыла глаза.

Эта просьба о прощении чуточку тронула Мацо, но он заглушил угрызения совести.

На похоронах он даже всплакнул, но я думаю, скорее, от паленки, которую Циля сварила с кореньями для поминок, и он успел к ней изрядно приложиться.

После похорон Циля перебралась к себе домой и лишь изредка навещала Мацо — прибрать да сготовить.

Он тоже захаживал к ней, а через четыре недели (вот уж радовались те, кто предрекал это с самого начала) Мацо с Цилей были обвенчаны!

Чего только не пришлось ему выслушать за это время, но он не обращал внимания, а Циля тем более.

— Мы ведь ее не отравили, а коли она умерла, муж ее может жениться, а я за него замуж выйти, — обрывала Циля каждого, убежденная в своей правоте.

Нашлись, конечно, и такие, кто одобрял, — дескать, от судьбы не уйдешь, им суждено было снова сойтись и тому подобное. Люди ведь всякие бывают.