Иозеф Грегор-Тайовский - Избранное

Зузка вот уже четвертый год у старой Цедилковой батрачила, и жилось ей тут хорошо. Жалела старая ее сиротство и любила за одно уж то, что радела Зузка за хозяйство, как за свое. Работала от зари до зари за немудреную плату, доброе слово и кой-какой подарок к празднику.

Да и не с чего было ей подарков гнушаться. И при жизни отца ей не больно-то от него перепадало, а теперь и подавно только на себя надежда осталась, чужие-то люди, даром благодетельствуя, ждут услуги. Спасибо старой Цедилковой, что ее в одной юбчонке, босую, нечесаную да немытую в дом взяла и, пока к делу приучила, порядком намаялась. Что она прежде-то знала? Корову загнать, люльку покачать, ну, еще, может, горшки перемыть. А здоровой да сытой отчего же не работать? Да и не в том только дело — и деньгами ее старуха не обижала. Без всяких уговоров год от года жалованье прибавляла. Ну и, само собой, к рождеству, да к ярмарке, что бывает у нас дважды в году; и вот за четыре этих года Зузка так сундук свой, от матери доставшийся, одежкой набила, что и в костел по воскресеньям летом или с подружками по деревне пройтись разные платочки повязывала, и лент в косу набралось уж в том сундуке под сотню.

Да чего там говорить — было на что поглядеть, как шла она в костел либо на танцы, и когда сено убирали или как с покоса возвращалась, босая, стройная, коса русая перекинута на грудь, глаза большие, синие, улыбка на румяном лице — ну, словом, так хороша, что сама пани нотарова из соседнего села не раз приходила взглянуть на эту «славную» Пастушку. А уж лавочник-еврей, тот и вовсе про все на свете забывал, когда Зузка приходила. Донимал ее все — мол, как спалось, да что снилось, да и есть ли у нее дружок, а коли нет, так он придет, открой. Норовил то за щечку ущипнуть, то грудь тронуть, так что ей приходилось и прикрикнуть, чтоб оставил ее. Тут уж и другие в лавке ворчали, чтоб он не докучал девчонке, а поскорее товар отпускал. И жена его не раз одергивала, бывало, по-немецки, чтоб не приставал к Зузке. Писарь у нотара сох по Зузке так, что и описать невозможно. А как-то осенью на танцах тетка Мургашова шепнула соседке: «И надо же, кто б мог подумать — из пастуховой замарашки такая девица выросла!» — и вздохнула про себя, что не благословил господь ее Аничку ни такой фигурой, ни красотой.

Я уж говорил, что Зузка была работница, каких поискать, но и танцевать, и песни петь — везде Зузка была первая, а ей тогда, чтоб вы знали, и семнадцати-то не было. Цедилковы жили на косогоре, и Зузка, по воду ли шла или сено сгребала, все певала тоненьким, как звон ручейка, голоском:

и гордо сама себе отвечала:

Соседки от этой ее песни прямо лопались со злости:

— Видали ее, такое не всякая господская дочка позволит себе!

Может, оно и так, но уж больно та песня подходила Зузке, ее красоте!

Да и неспроста она ее пела. Ведь про свою красоту от кого она только не слыхала, и от господ тоже, чего же удивляться, что Зузка и сама в нее поверила?

Замужество.

О нем ли ей думать, коли не было еще у Зузки ни перин, ни наволочек, ни покрывала, опять же без денег свадьбу не справишь, а дать их некому, и отец, как мы знаем, ни гроша не оставил. А самое-то главное — никто и не сватался. Оно хоть и восемнадцатый год ей пошел, а девушка-то она бедная, и недаром люди говорят, что без гроша и красота нехороша.

Зузка-то о свадьбе еще не помышляла, не задумывалась, хотя, по совести сказать, про себя давно уже решила, что абы за кого, лишь бы замуж, она не пойдет. Вот, если бы, скажем, Самко… Но «сладка капуста, да не про твои уста», тут и мечтать нечего…

Хотя поглядим еще.

Парни в деревне про это не знали и начали возле Зузки виться, особенно которые помоложе, полагая, что с этого розана всяк может цвету нарвать.

Да просчитались!

Потанцевать, поболтать, посмеяться — пожалуйста, почему бы и нет? А за заветный порог ее светелки никто переступить не смел.

Постойте, так уж и никто? А Самко, сын старосты?

Это совсем другое… Только он к ее двери еще и близко не подошел, а уж такого натерпелся.

Не от Зузки, правда, ведь она только о нем и думала, а от отца своего.

Ну да, на масленицу как раз три года тому будет.

Ох и задал же выволочку в ту среду старый Матуш Главач своему сыну Самко, хоть тому уже полных двадцать исполнилось.

Но об этом разговор впереди.

Ну, а что же Штефан и его бабушка?

Трудно судить, да как знать, быть бы Зузке Штефановой женой, если бы…

Люди, по крайней мере, поговаривали, что старуха Цедилкова потому о Зузке так печется, будто видит ее своей невесткой.

Видно, не зря. Стоило спросить старую — хорошо ли ей спалось, ответ один: «Охо-хо, где там. Все-то болит, видно, долго не протяну, кто ж потом о моих сиротках позаботится, о Штефко и Зузке. Ему ведь двадцать только».

— Да чего уж там, от службы военной вы его уж как-нибудь освободите, а там, глядишь, и женить можно. За невестой-то вам недалеко ходить.

— Вот и пан нотар мне так говорят, да и невеста нашлась бы, — будто не понимая, куда клонит соседка, отвечала старуха.

Вроде и все равно ей было, земли ведь за глаза хватало, однако ж, кабы за невестой еще получить, оно, может, и лучше. И все никак не могла решиться, как поступить. Привыкла она видеть перед собой Зузку — молодую, веселую да работящую, у которой любое дело в руках спорится, хозяйство ведет как свое, а все ж лишние пять-шесть сотен не помешали б…

Штефко ей ни разу и словом не обмолвился, что, моя, по душе ему Зузка, вот и она помалкивала. Случалось, что хвалила ее перед ним, и Штефко соглашался и сам хвалил ее, но тоже лишь как хозяин расторопную работницу.

Да только ли?

Ведь стоило бабушке о Зузке доброе слово промолвить, как у него сладко щемило сердце.

Но ведь бабушка похвалит раз, а соседские тетки сто раз охают, словно в один голос твердят: не бери ее, возьми нашу. Как где что услышат, так уж тут как тут со сплетнями, будто видали ее то с одним, то с другим парнем там-то и там-то, мол, руку ей подавал и заигрывал с ней, да хотел вроде за щечку ущипнуть, а она и не противилась даже, так, для вида отбивалась.

— В мать пойдет, — злобно шептали вслед.

Старуха Цедилкова к наветам тем все больше прислушивалась, разговоры с Зузкой заводила про девичью честь и вроде бы охладела к ней душой.

А всего больше соседок злило, если видали они Зузку с Самко, сыном старосты.

Да и Штефан сам не раз их видел, ох и краснел он тогда и злился. Готов был убить Зузку! Особливо после масленой, когда на гулянье соседка Мургашова подтолкнула его, указывая: «Глянь, Штефко, что я говорила? Вот она какая. На тебя, хоть вы из одного дома, и не смотрит. Пригласи на танец лучше мою Аничку».