Иозеф Грегор-Тайовский - Избранное

Как бы там ни было, а через четыре недели после смерти жены привел Мацо Цилю к себе в дом, перенес и сундук ее.

Было лето, стояла сильная жара.

Дети целыми днями барахтались в воде у мельницы, но больше всего сбегалось их вечером, после работы в поле, и тут уж крики, пение, а то и плач не утихали до самой полуночи.

Но теперь это никому не мешало.

Мельник, давно привыкший к шуму, почти и не замечал его, Анна лежала на кладбище, а Циля и Мацо засыпали и под эти крики.

Страда еще только начиналась, каждый работник был на счету, и нужно было как следует подналечь, чтобы успеть сделать все в срок. Не удивительно, что спали они после такой работы как убитые.

А Циля затеяла еще в доме все менять, новые порядки заводить; даже подвал открыла, чтобы проветрился и просох.

Одежду, что осталась после Анны, она почти всю раздала бедным, только самое лучшее уложила назад в сундук и вынесла на чердак — пусть лежит, только она после Анны носить ничего не будет.

Она бы и это с радостью раздарила или продала, чтобы ничто в доме не напоминало об Анне, но боялась людских пересудов, — наверняка попрекнули бы — дескать, «профурыкала добро, а могло бы еще пригодиться».

Мацо не понимал, зачем она это затеяла, но не перечил:

— Делай, как знаешь. Что мне до женских тряпок, ты теперь здесь хозяйка.

Потом Циля разобрала и Аннину постель и вынесла ее в сарай, а коробку, где Анна держала нитки с иголками, и прочие ее мелочи собрала в корзину и высыпала в канаву. «С глаз долой, чтобы мне покой был».

Да разве нет его у нее?

Это как сказать.

Днем еще туда-сюда, только в темных местах ей как-то жутковато становилось, а вот ночью в темноте, когда приходят эти сны…

Ей и дома-то все Анна снилась, а как перебралась к Грбаню, что ни ночь, она только и чудилась. То привидится ей здоровая, будто гонит ее из дому, от мужа, а то — больная, изможденная, будто бы вцепляется ей в волосы; стоит Циле задремать — та уж перед глазами.

На пятую ночь, когда Мацо разбудил ее, кричавшую во сне, рассказала она, что ей приснилось.

А снилось ей, будто она спит, и вдруг кто-то стучит ей ледяными пальцами по лбу, она просыпается и видит перед собой Анну, такую, как обрядили ее в гроб, а рядом с ней, — страх-то какой, — стоит смерть с косой и держит Анну за руку. Циля от ужаса хочет закричать, но не может. Свинцовая тяжесть, словно вурдалак, наваливается на нее — ни вздохнуть, ни шевельнуться. Анна наклоняется к ней и произносит только: «Я бы еще жила, но ты меня убила: я видела все через замочную скважину в чулане, я видела…»

Услыхав это, Циля от ужаса закричала, и Мацо разбудил ее.

— Глупости, она же мертвая, что она теперь может? Все это сны дурацкие. Думаешь об этом — вот она тебе и чудится. Повернись на другой бок, — равнодушно проговорил Мацо.

Цилю еще била дрожь; вся в холодном поту от страха, она встала, чтобы переодеться.

В эту минуту на чердаке что-то стукнуло. Циля прыгнула назад в постель и прошептала:

— Ты слышал, Мацко?

— Ну и что? Это, наверно, кошка.

— Кошка? Да ведь нет у нас кошки.

— Ну, чужая забрела.

— Да ведь дом-то заперт.

— Ладно, не придумывай. Это все твои глупые страхи, надоело уже, — проговорил он тише, поправляя под головой подушку.

Циле пришло на память, что на чердаке стоит сундук с Анниной одеждой.

«Это она приходила что-нибудь оттуда взять», — подумала Циля и решила утром убрать сундук — но куда? Она никак не могла припомнить такого места, куда бы ей самой не приходилось заглядывать то за одним, то за другим делом. «Куда же его девать?» — раздумывала она.

Если бы не злые языки, раздала бы все нищим, но…

Она не могла заснуть и стала вспоминать, что сказала ей во сне Анна…

Забрезжило субботнее утро. Они встали.

Мацо ушел в поле первый, Циля должна была прийти следом.

Как только Мацо вышел, она взяла два золотых и побежала к священнику в свой приход, бывший в часе ходьбы, чтобы заказать обедню «за упокой души Анны» и за собственный покой.

Она торопилась и пришла на поле довольно скоро, так что Мацо ни о чем и не догадался.

Наступил вечер.

Молодежь со всей деревни сбежалась к запруде искупаться после жаркого дня. Плесканию не было конца-края.

Вдруг кто-то крикнул:

— Глядите, ребята, — привидение! В грбаневском подвале!

Малым ребятишкам только того и надо.

— Привидение! — закричали они в один голос, повыскакивали из воды и, подхватив одежонку, многие в самом деле от страха, а другие смеха ради с криком припустились домой рассказывать, кто какое «привидение» видел.

На самом деле никто ничего не видел, кроме темного дверного проема в белой стене, но дома дети рассказывали, будто «взаправду, я не видел, а вот Ондрик, Дюрко, Самко и другие видели; оно было в белом покрывале, словно женщина».

Другие говорили, что оно «было как кошка», третьи — что оно не было похоже ни на какое животное, а просто «было большое, маленькое, белое, черное», — каждый говорил по-своему.

«Уж не Анна ли покойница это была?» — подумывали старшие, и в воскресенье утром уже почти каждый в деревне знал и верил, что вчера вечером покойная Грбанева пугала детей у мельничной запруды, выйдя из собственного подвала.

В воскресенье после обеда Мацо заглянул в корчму, а Циля пошла к родне.

И у Мацо, и у Цили люди спрашивали, же слыхали ли они какого «голоса» или чего еще? Мацо тряхнул головой:

— Да ну вас, ничего я не слыхал.

Циле тоже не хотелось признаваться.

— А вот дети говорят, так, мол, и так, покойница Анна будто… — И они рассказали, что слышали от «невинных детей».

Циля так и похолодела, а когда возвращалась вечером домой, ее колотило от страха. Она пошла бы за мужем, но уже стемнело, и выйти на улицу было боязно. Тогда она взяла четки и молилась до тех пор, пока не пришел Мацо, понятно, не трезвый.

Они улеглись.

На запруде было то же, что и вчера. А для пущего веселья некоторые сорванцы притащили из дому щенков и котят и стали кидать их в воду. Животные старались поскорее вырваться, забраться в заросли и улизнуть.

Около полуночи на запруде все утихло. Купальщики разошлись.

Мацо и Циля заснули.

Вдруг Циля проснулась.

— Господи, что это, Мацко? — принялась она будить мужа. — Слышишь? Кто-то там за окном плачет.

Но в голове у Мацо все еще стоял туман, и Циле пришлось снова тормошить его и умолять послушать, что делается под их окном.

— Да спи ты, кому там плакать? Может, это дети еще купаются. Закрой глаза и спи, не пугай сама себя, да и меня тоже. — Мацо повернулся на другой бок и снова заснул.

Плач умолк.

Циля задремала. Но через минуту она снова очнулась, услыхав тот же плач. Она перекрестилась и стала раздумывать, — не зажечь ли лампу. Она бы и встала, да Мацо лежал с края.