Робертсон Дэвис - Мятежные ангелы. Что в костях заложено. Лира Орфея

Корниши перехватили бразды правления. Даркура попросили отвести экзаменаторов на ужин, поскольку экзамен так сильно затянулся. Гунилла заявила, что немедленно едет в больницу вместе с Артуром и Марией. Профессор Пфайфер сказал, что не нуждается в ужине, но это никого не обмануло. Певцов, взволнованных трагедией, разогнали по гримерным.

Герант призвал к себе Уолдо и Гвен и принялся разбирать с ними длинный список пометок, которые он сделал сегодня в ходе того, что для него было длинной и полной докучных задержек репетицией. Он сказал, что тоже начнет переживать, но только тогда, когда все будет отлажено до мелочи, как в швейцарских часах.

«Что подумал бы первый встречный, окажись он в этой комнате?» – спросил себя Даркур. Красивая молодая мать сидит в тусклом свете единственной лампы и кормит грудью ребенка; надетый на ней длинный халат может относиться к любой эпохе за последние две тысячи лет. В комнате две очень большие кровати; на первой под тяжелым покрывалом лежат две женщины, одна средних лет, с изысканными чертами лица, похожая на хищную птицу, другая – хорошенькая, с озорными темными глазами. Старшая женщина обняла свою спутницу и поглаживает ей шею. На второй кровати лежу я сам, полностью одетый, но без обуви, а рядом со мной – мужчина великой красоты, от которого бьет ощутимой энергией; его рубаха с расстегнутым воротом и длинные темные кудри могут относиться к любой эпохе за последние двести пятьдесят лет. Мы с ним тоже прикрыты покрывалом – августовская ночь прохладна, – но нас не связывает влечение. В комнате есть еще один человек: он стоит у комода, превращенного в импровизированный и весьма хорошо снабженный запасами бар.

А сама комната? Она похожа на фахверковый дом, словно перенесенный из Стратфорда-на-Эйвоне или графства Глостер, но вывернутый наизнанку. Темные балки поддерживают неровную белую штукатурку. Безусловно, такое оформление призвано напоминать о Шекспировском фестивале, главной славе этого города.

Это – номер Артура и Марии в мотеле, где они более или менее жили последние три недели, наблюдая – насколько им позволили – окончательные приготовления к премьере «Артура Британского». В этой комнате они принимают Гуниллу, Далси Рингголд, Геранта и меня. Сейчас десять вечера. Мы собрались, чтобы поговорить о странном поведении Хюльды – отныне и навеки доктора Хюльды – Шнакенбург, которую несколько часов назад увезли в больницу прямо с экзамена.

Пожалуй, случайный прохожий счел бы эту сцену странной. Смесь домашних забот и гостевых развлечений. Или подумал бы, что это люди с вывертами собрались для группового секса.

– Она поправится, – сказал Артур, передавая Гунилле очередной стакан крепкого виски. – Но когда она вернется, ей будет перед нами стыдно. Врачи сказали, что подержат ее еще пару дней. Ее желудочный тракт подвергся, как они выразились, серьезной атаке. Они промыли ей желудок.

– Дурочка, – заметила Гунилла. – Почти сто таблеток аспирина и полбутылки джина. С чего она взяла, что от этого можно умереть?

– Она не собиралась умирать, – возразил Артур. – Это, как теперь модно говорить, крик о помощи.

– Вы зря не воспринимаете ее всерьез, – сказала Гунилла. – Она, без сомнения, хотела себя убить. Ей, как многим самоубийцам, не хватило знаний.

– Но согласитесь, она устроила очень эффектную сцену, – заметила Далси. – Она меня тронула. Я плакала в три ручья, не стыжусь признаться.

– Она видела себя в роли Элейны, Лилейной девы из Астолата, – сказала Мария. – Умирающей от любви к изменнику Ланселоту. Хюльда очень многому научилась, работая над оперой, даже помимо музыки. Она хотела, чтобы Герант почувствовал себя последним подонком, точно как Элейна поступила с Ланселотом. Дэви, радость моя, давай-ка на другую сторону.

Она переложила ребенка к другой груди.

– А что, все дети так чавкают, когда сосут грудь? – спросил Герант.

– Это очень приятное чавканье, а ты не задавай нахальных вопросов. Помни, что ты в опале.

– Черт меня побери, если я в опале, – сказал Герант. – Я тут ни при чем. И мириться с этим не собираюсь.

– А придется, – сказала Далси. – Конечно, это несправедливо, но кто ты такой, чтобы избежать вселенской несправедливости? Это как раз один из тех случаев, когда женская партия выигрывает великий поединок. Ты презрел ее любовь – видит бог, достаточно очевидную, – и она пыталась себя убить. Так что ты в опале. Герант Пауэлл, сердцеед, ты покрыл себя позором не менее чем на две недели.

– Херня!

– Грубость не идет мужчине в твоем положении. Ты назначен «надменным, галантным, веселым Лотарио» [390] …«надменным, галантным, веселым Лотарио»… – Вошедший в поговорку литературный образ бессовестного соблазнителя. Приведена цитата из пьесы английского драматурга Николаса Роу (1674–1718) «Прекрасная грешница» (The Fair Penitent). Соблазнитель по имени Лотарио упоминается также в «Дон Кихоте» Сервантеса. , и, если у тебя есть хоть какое-то чувство сюжета, ты отыграешь эту роль до конца.

– Неужели все против меня? Сим-бах, скажи хоть несколько красноречивых слов в мою защиту. В чем я виноват?

– Ну, если уж совсем по-честному и по справедливости, я видел, как ты ей провокационно улыбался.

– Я всем улыбаюсь, особенно если при этом ничего не имею в виду. Это всего лишь бессмысленная гримаса вежливости. Возможно, я порой улыбался и Шнак, когда она путалась у меня под ногами. Клянусь душой моей дорогой матери, ныне подпевающей прекрасным меццо-сопрано в небесном хоре, что ровным счетом ничего не имел в виду. Я и тебе улыбался, Нилла, и тебе, Далси, и, Бог свидетель, при этом я ничего не добивался от вас, ужасных жеребил.

– Жеребил! – возмутилась Гунилла. – Как ты смеешь меня… нас так обзывать! Ты хам, Герант!

– Да, ужасный хам, правда, Нилла? «Она была чиста, ужасный хам, // Она тебя любила, хам жестокий…» Шекспир, применительно к ситуации [391] «Она была чиста, ужасный хам, // Она тебя любила, хам жестокий…» Шекспир, применительно к ситуации. – Слегка видоизмененная цитата из пьесы У. Шекспира «Отелло». Перев. Б. Пастернака. .

Далси наслаждалась этим разговором. Ею владели негодование и шотландский виски.

– Она меня не любила, даже если думала, что любит.

– Это одно и то же.

– Боюсь, что так, – согласился Даркур. – Бедняжка Шнак впала в великое заблуждение, свойственное влюбленным безумцам. Она думала, что своей любовью может возбудить ответную любовь. Раз в жизни такое бывает с каждым. Я говорю как голос холодного разума.

– И ты жестоко игнорировал ее, – продолжил Артур. – Герант, ты в опале.

– Думаю, мне следует сделать заявление, – сказал Герант. – То, что я сейчас скажу, проистекает не из тщеславия, но из горького опыта. Слушайте меня, все. С тех самых пор, как я был пригожим отроком, женщины в меня упорно влюблялись. Насколько мне известно, к этому имеет какое-то отношение химия. Ну и то, что я абсурдно красив (скажу без ложной скромности). Что мне это дало? Лишь неприятности. Но виноват ли я? Я отказываюсь признать себя виновным. Разве красивые женщины виноваты, что мужчины в них влюбляются? Разве виновата Мария, что все, кто ее видит, влюбляются в нее или по меньшей мере вожделеют? Готов спорить, что даже Сим-бах, старая кочерыжка, влюблен в Марию. Но разве Мария виновата? Это настолько смешно, что даже слов не стоит. Так чем же виноват я, если Шнак, эмоционально недоразвитая и перекореженная, вбила себе в голову какую-то глупость? Красота помогла мне достичь успеха на сцене, и мне это уже до чертиков надоело. Потому я и хочу перейти из актеров в режиссеры. Мне неприятно, когда на меня пялится, пуская слюни, целый зал голодных самок. Я слишком умен, чтобы ценить подобное поклонение, причина которому – лишь Одеяние Ада, моя физическая оболочка. Я скоро вступлю в средний возраст, когда красота сменится достоинством зрелости. У меня хромая нога. Так что, может быть, я смогу хоть век свой дожить спокойно.