Алексей Будищев - Лучший друг

И вдруг его точно что осенило; он встрепенулся, по его губам скользнула усмешка, до неузнаваемости изменяя сразу все его лицо; он с трудом перевел дыхание и, поворачиваясь к Опалихину, сказал уже лениво и спокойно:

— А я твою почту захватил с собою сегодня; хотел тебе завезти, да, признаться, забыл. Сходи, не поленись, она в кабинете на столе.

— А письма есть? — весело спросил Опалихин, поднимаясь с места.

Кондарев устало протянул:

— Н-не знаю! — и он равнодушно зевнул, давая дорогу Опалихину.

Опалихин исчез в дверях дома, а Кондарев подсел поближе ко всей компании и заговорил о том, какие удивительные кутежи приходилось ему видеть на ярмарках в Николаеве. А через минуту он как-то вскользь заметил:

— Что же это, однако, Сергей Николаевич запропастился, без него точно чего-то не хватает.

— Ну, и запрятал же ты мою почту, — смеялся Опалихин, показываясь на балконе, — сказал — на столе, а она оказалась на этажерке; насилу нашел!

— Н-не помню, может быть, — устало и лениво протянул Кондарев.

Беседа оживилась снова, и хохот зазвенел в вершинах сада. А через некоторое время Кондарев подсел к Столбунцову и заигрывающим шепотом сообщил ему на ухо:

— А ведь я достал тот альбом, о котором я говорил вам третьего дня.

— Да ну же, — восклицал Столбунцов, хватая Кондарева за локоть, — да не может же быть! — и сверкая вороватыми мышиными глазками, он добавил, умоляюще прижимая обе руки к сердцу:

— Будьте отцом родным, дайте его на дом!

Кондарев тотчас же согласился на это и предложил Столбунцову пройти в его кабинет и взять с этажерки этот альбом.

— Только смотрите не попадитесь с ним. Зазорно ведь будет, — шептал он Столбунцову на ухо, — спрячьте его сейчас же в карман своего пальто и баста!

Столбунцов с комичными жестами побеждал за альбомом, а Кондарев сидел и думал: «О, лисий хвоста, о, лисий хвост, как ты изворотлив!»

Вскоре после того, как Столбунцов возвратился из кабинета, вся компания, оживленно беседуя, гуляла по саду. И тогда Кондарев, выбрав удобный момент, незаметно отстал от всех, и, осторожно скрываясь за кустами сирени и акации, направился к дому. В дом он проник не через балкон, так как это случайно мог увидеть кто-либо из гостей, а с переднего крыльца, обогнув для этого весь фасад дома и стараясь скрываться в тени. Когда он вошел в переднюю, его сердце внезапно упало, и мучительное волнение охватило его. Он даже остановился, с тревогой оглядывая полуосвещенные стены прихожей, точно он видел их в первый раз. Чем-то жутким пахнуло на него от этих стен. Он схватил себя за виски. «Что же это такое, — подумал он с тоской, — неужели же я иду, чтобы утопить его, и мне нет больше возврата?»

— Что же это такое? — шептал он кривящимися губами.

Какая-то сила, точно горячей волной, толкнула его в спину. Кондарев сделал шаг колеблющейся походкой и остановился снова. Ему хотелось крикнуть:

— Я не могу! Я не хочу этого!

Однако он сделал еще шаг, весь до неузнаваемости бледный, с дрожащими губами. Горячая волна снова набежала на него и понесла вперед могучим прибоем. В его голове точно все закружилось, замелькало и запрыгало.

Он двинулся вперед по полутемным комнатам, от которых на него веяло чем-то незнакомым, чужим и мучительно жутким. Его походка и жесты тоже как будто казались ему чужими и новыми, точно весь он был перерожден под могучим дыханием какой-то страшной силы. И ему приходило в голову, что, вероятно, с такими же точно жестами, и тою же удивительно мягкой и неслышной походкой двигаются среди незнакомых и жутких стен убийцы. На пороге кабинета, тихо коснувшись обеими руками косяков двери, он на минуту остановился, точно застыл, переводя дыхание и чутко прислушиваясь к напряженной тишине дома. А затем, так же осторожно, он двинулся вглубь кабинета. У стола он остановился и неслышным жестом достал из кармана небольшой бронзовый ключ; вложив его в скважину замка, он отпер и тихо выдвинул ящик; пачки денег лежали уже здесь готовыми, аккуратно перевязанные простой белой тесьмою. Кондарев забрал их и сунул в карман своих шаровар. Затем тем же осторожным и мягким движением он снова вдвинул и запер ящик и, спрятав ключ, двинулся обратно в прихожую, неслышно ставя ноги и прислушиваясь настороженным и чутким слухом остерегающегося зверя.

В прихожей он подошел к вешалкам и стал разыскивать среди разного платья опалихинское пальто, шаря руками и прислушиваясь. Скоро он нашел его; он внимательно оглядел его и обшарил все его карманы; в одном из них была засунута почта: несколько газет и небольшая книжечка; и эта книжечка сразу привлекла собою внимание Кондарева; он вынул ее из кармана пальто, оглядел со всех сторон самым тщательным образом и высвободил из бандероли; достав затем из кармана своих шаровар деньги, он засунул их в бандероль этой книжки, с тем расчетом, чтоб только маленький уголышек кредиток выглядывал из-под бумаги бандероли. А самую книгу он спрятал здесь же в прихожей. После этого он осторожно вышел на крыльцо, как бы считая все дело конченным. Однако, с минуту он простоял здесь, точно что-то взвешивая и шевеля бледными губами, а затем возвратился обратно в прихожую. На него внезапно напало сомнение, в карман ли Опалихина запрятаны им деньги. И ему было необходимо убедиться в этом. В последнее время он слишком внимательно присматривался к этому пальто, но его мог обмануть полумрак комнаты. Присутствие же в кармане этого пальто почты, по его соображениям, решительно ничего не доказывало, так как Опалихин в полумраке мог ошибиться и сам, приняв чужое пальто за свое. И внимательно убедившись в том, что никакой ошибки не произошло, и деньги спрятаны туда, куда и предназначались, Кондарев вторично вышел на крыльцо.

Осторожно обогнув сад, он вошел в него со стороны Вершаута и внезапно предстал перед весело хохотавшей группой.

— А я сейчас стоял на берегу Вершаута и глядел на воду, — сообщил он всем вообще, — как там дивно хорошо!

Он даже развел руками, и на его лице отразилось восхищение.

Все полюбопытствовали поглядеть на Вершаут, и вся группа двинулась темной аллеей к берегу, шумно хохоча, толкаясь и перебрасываясь остротами. Столбунцов побежал с Людмилочкой в перегонку и на бегу кричал ей во все горло:

— Если я вас перегоню, вы должны меня поцеловать, а если вы меня перегоните, — целовать вас буду я! Хорошо?

Вся неподвижно спокойная поверхность Вершаута была заткана звездами; у берегов вода казалась совершенно черной, а на середине она сверкала как сталь. Здесь было тихо, но когда ветер скользкой струей касался реки, она вся покрывалась, как сеткой, мелкой морщиною, а огоньки звезд прыгали и дрожали.