Ливиу Ребряну - Ион

— Что значат все наши мелочные заботы в сравнении с величайшими нуждами народа! — громогласно воскликнул Титу. — Тот не румын, отец, кто ставит личные интересы превыше общественных!

Учитель грустно усмехнулся и в то время, как юноша развивал свои национальные идеи, он подумал, что когда-то давно и сам был таким же, пока не узнал, что такое жизненные тяготы, и пока не столкнулся с людьми. Разочарование было жестоким. Мечты развеялись, как сон, и тогда пришлось изведать изнурительную борьбу за завтрашний день. И, как бы говоря с самим собой или с воспоминаниями далекого прошлого, он мягко заметил:

— Хорошо, если бы жизнь совпадала с мечтаньями, если бы человек мог прожить мечтой!

В пивной было малолюдно. Сидели только несколько учителей, сумевших пораньше вырваться из лицея, да два чиновника из банка «Сомешана». Все расспрашивали Херделю, когда будет свадьба Лауры, величали его «тестем» и шумно поздравляли. «Только и было у меня радости, да и та теперь канула в пучину бед! — думал учитель, стараясь при этом отвечать всем как можно веселее. — Видно, уж мне на роду написано так всю жизнь и не знать полного счастья!»

На пороге вдруг появился судья, а вместе с ним венгр-адвокат из Бистрицы, представитель торгового дома Бернштейна. Едва завидев их, Херделя вздрогнул, побледнел как полотно и помимо своей воли постучал по столу порожним стаканом, буркнув:

— Кельнер, получите!

— Погоди, отец, чего ты, господи, ведь не горит! — остановил его Титу, удивляясь, что отец собирается уйти, как раз когда стала сходиться публика поприличнее.

Судья обвел взглядом зал, увидел Херделю и сделал досадливый жест, который тот успел подметить краешком глаза. Потом он уселся за соседний стол, прямо против учителя, продолжая беседовать с адвокатом, никого не замечавшим, так он был поглощен своими рассуждениями. Херделя не отваживался поднять глаза, но чувствовал на себе сверлящий взгляд судьи. Не вынеся этого, он собрался с духом и глянул прямо в глаза недругу, наклонив потом голову в знак приветствия. Судья не ответил ему, а смерил его холодным взором.

И в то время, когда старик так казнился, Титу, чуть понизив голос, все разливался о родном народе, о высших идеалах, о велении сердца… Его речь отдавалась в ушах Хердели назойливым жужжаньем.

Немного погодя судья тронул за локоть адвоката, прерывая его, и потом вдруг сказал Херделе мягким, но от того еще более леденящим голосом:

— Вы знаете, господин Херделя, мне все известно! Все! Абсолютно все!

— Как? — переспросил учитель, оторопев от страха.

— Да не притворяйтесь, пожалуйста. Я сразу догадался, что это дело ваших рук, не кого иного… Да, теперь я знаю, что не обманулся в своей догадке… Конечно, это ничего не значит. Я вас удостаивал дружбой, а вы оклеветали меня в министерстве и старались разрушить мою карьеру. О, разумеется, это ничего не значит… Но я не понимаю, почему вы струсили и соврали мне, когда я вас как-то спросил? У вас даже на это не хватило мужества!

— Господин судья, надо вам сказать… вы извините… Чистосердечное объяснение, безусловно, что… Ведь никоим образом нельзя… Прошу покорнейше извинить! — униженно лепетал Херделя, испытывая желание подсесть к судье и попросить у него прощения; но язык еле повиновался ему от страха и от этого взгляда, в котором клокотала ненависть.

— Полно, полно, не трудитесь!.. Объяснения вы дадите окружному суду… Надеюсь, вы не рассчитываете на снисхождение, раз вы и сами не пощадили меня!.. Надеюсь!.. — сказал судья со странной усмешкой и опять тронул за руку адвоката, приглашая его продолжать.

Титу с изумлением слушал наглые речи судьи и испытывал чувство стыда за отца, что он так унижается и боится.

— Что такое, что случилось? — переспросил он несколько раз, дергая Херделю за рукав и не получая ответа, потому что старик впился глазами в судью, словно ждал, не взглянет ли тот на него, и тогда умолить его, высказать ему все свое отчаяние и ужас, умилостивить.

Судья же вовсе не обращал на него внимания, словно для него Херделя и не существовал. Зато адвокат через некоторое время обернулся к Херделе и коммерсантской скороговоркой сказал:

— А, господин Херделя!.. Я и не видел вас… У нас с вами будет разговор… Почему вы не явились сегодня на суд?

Учитель сочинил в уме ответ, но пока собирался заговорить, адвокат уже опять беседовал с судьей.

Херделя почувствовал страшную расслабленность во всем теле, в глазах у него помутилось, ему казалось, что он подхвачен головокружительным вихрем, барахтается и никак не вырвется. Точно сквозь сон, слышал он любопытные, нетерпеливые вопросы Титу «что такое, что такое?» и одновременно говор адвоката, рассыпавшийся тарахтеньем, в которое изредка вступал голос судьи, такой знакомый и такой пугающий. Он с безнадежным видом качал головой, и глаза его тоскливо вопрошали: «Чего вы хотите от меня? Чего? Чего?» А вихрь так и гудел у него в голове.

Позже тарахтенье адвокатского говора стихло, судья исчез, и мир как бы снова вошел в свою обычную колею. В большие окна зала, пропахшего съестным и напитками, били широкие полосы яркого весеннего света, проясняя ему душу. Все столики были теперь заняты. В нагретом воздухе перехлестывались обрывки разговоров, громкий смех, нетерпеливые покрикиванья и звяканье тарелок и приборов… И вот за его стол уселся подле Титу венгр-адвокат с бесстрастным лицом, на котором, однако, читалось намерение казаться озабоченным и участливым.

— Судья очень сердит… В крупную передрягу вы с ним попали… А это такой зловредный человек, он уж не прощает!

И Херделя и Титу попробовали заговорить, но торопыга адвокат не дал, а продолжал другим тоном:

— И потом, почему вы не явились на суд, милейший?.. Скверно! Скверно! Возможно, мы бы сошлись на меньшей сумме… Теперь, чтобы вы не почли меня бездушным человеком и не говорили, что я уклоняюсь от полюбовного соглашения, хотя приговор у меня в портфеле, я все же предлагаю…

Словом, он хотел описать имущество, назначить срок аукциона — все только для проформы, чтобы заверить торговый дом Бернштейна, что они не потеряют деньги, причитающиеся им по праву. Потом на аукцион явится только он, адвокат, скупит от имени фирмы всю мебель по цене, которую остался должен Херделя, но ничего не тронет из дому, а Херделя подпишет новый вексель на всю сумму, включая еще судебные и аукционные издержки.

— Ну вот, и чтобы вы знали, какое у меня сердце, давайте назначим опись имущества на четверг, после пасхи, пусть и у вас будут покойные праздники. А у меня в четверг все равно есть кое-какие дела в Армадии, так что я избавлю вас от расходов на мою поездку туда… День торгов мы установим тогда же… Вот так! Ну, по рукам! Значит, договорились… Я бы охотно посидел с вами, но после обеда в пять у меня торги в Бистрице, мне их нельзя пропускать… Итак, в четверг после пасхи, в девять утра… На мой счет вы можете быть спокойны! Если бы аспид-судья был такой же сговорчивый человек, как я… Ну, до четверга!.. Это ваш сын? Очень рад!.. До свиданья!..