Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

Народ как будто бы сдался, первого марта направился в Уарас со снопами соломы, чтобы даром крыть крыши «на благо республики». Вдруг все выхватили из снопов острые мачете и ножи и начался бой.

Поначалу их атаки отбили. Эскадрон кавалерии прорвал их ряды и, окрыленный успехом, атаковал Пумайкаян, древнюю крепость инков, с крутыми рвами. Ее стены, украшенные высеченными в камне любовными сценами из жизни пум, префект приказал разобрать, а камень пустить на постройку кладбища и разных зданий. Защищали ее индеец Педро Гранадос и несколько храбрецов. Один Гранадос убил из пращи огромными, с голову, камнями шестьдесят человек. Эскадрон отступил. Началась осада Уараса. Через день Уарас пал. Индейцы пили кровь храбрых воинов, чтобы придать себе мужества. Они решили покончить со всеми богачами и их семьями, и те заперлись в своих домах. Атуспария, вождь мятежа, не согласился. «Не хочу убийств, хочу правды», — говорил он. Мятеж ширился. Индейцы, накрывшись коровьими шкурами, на четвереньках поползли к Юнгаю, чтобы захватить его врасплох. Все ущелье Уайлас восстало. Все деревни сдались индейцам. Кое-где богатые образовали «городскую гвардию» и смело сражались. Появились новые народные вожди: Педро Кочачин, шахтер, прозванный «Учку Педро» («учку» по-здешнему — шахта), человек свирепый, вечно споривший с великодушным Атуспарией; Хосе Оробио, «Белый Кондор»; Анхель Байлон, зять Атуспарии, предводитель зачинщиков мятежа; Педро Ноласко Леон, потомок касиков Сипсы, и еще другие. Вожди были сильны, отважны и яростны, как пума, а великодушный Атуспария смягчал их гнев, требовал щадить женщин, детей и пленных. Они побеждали, хотя у индейцев было мало ружей, всего сорок ящиков динамита и восемь бочек пороху, который добыл Учку. Он защищал важные переходы в Черных Кордильерах. Учку был сильнее всех, у других — лишь ножи и мачете. В департаменты Ла-Либертад и Уануко послали людей за подкреплением. Но вот нагрянули правительственные отряды с ружьями и пушками. Индейцы гибли, как мухи. Чтобы не тратить лишних пуль, пленных расстреливали в ряд по шесть человек. Захватили и вождей, и тоже казнили. Когда расстреливали Оробио, он насмешливо сказал: «Что ж так мало, тайта, мне еще причитается». Страшный Учку Педро с презрением повернулся к палачам спиной. Атуспарию ранили в ногу при Уарасе, он упал, и его бойцы повалились на него, прикрывая своими телами. Один белый подобрал его по доброте и спрятал у себя в доме. Позже совет индейцев приговорил вождя к смерти за измену и дал ему отравленной чичи. Он спокойно выпил ее, поклонившись на все четыре стороны, призвал в свидетели время и умер. А время, праведный судия, поведало всем, что он был не изменник, а добрый и храбрый человек.

Так вечером, под навесом, толковали индейцы, наработавшись за день, или, вернее, — за много тяжелых дней. Они вспоминали чаще победы, чем поражения. И во мраке являлись и радость, и горе, и легендарные герои, сильные и храбрые, которых победить нельзя. Когда-нибудь мятеж начнется снова…

Потом приходил сон, а там наступал новый день. Снова кричали надсмотрщики, герои исчезали, а с ними — и эпические битвы. Под ударами жизни рушилась вера, рассеивались видения, индейцы шли гуськом в поле и низко склонялись к земле. Склонялся к ней и Бенито, такой же бессильный и бедный, как все…

Дон Альваро Аменабар-и-Ролдан, владелец Умая и властелин жизни и смерти на двадцать лиг вокруг, долго смеялся, когда ему прислали с нарочным письмо о наглом поведении Бисмарка Руиса. С письмом в руке он выскочил из кабинета на широкую галерею и стал было сзывать слуг, но одумался и принял суровый вид, подобающий человеку, которого ничто не может ни смутить, пи испугать. Однако индейская челядь услышала его вопли и затряслась от страха.

— Оседлать мне Горца! — вскричал помещик. — Браулио и Томас поедут со мной. Эй, живо!

Горцем звался рысистый и могучий конь; Браулио и Томасом — два надсмотрщика из целой толпы им подобных, живших с семьями в бело-красных домах, прямоугольником окаймлявших усадьбу. Слуги оседлали коня под старым, морщинистым эвкалиптом с. синеватой и красноватой листвой, и дон Альваро отбыл, наскоро попрощавшись с родными. У скрипучих, тяжелых ворот его ждали темнолицые крепкие спутники, оба — верхом и с карабинами. Они выехали на прямую дорогу, обсаженную тополями, и пустились вскачь. Светало ласковое, теплое солнце. На склонах холмов курились струйки дыма.

— Вон дон Альваро с охраной, — говорили колоны, завидев скачущую троицу. — Какую-нибудь подлость задумали…

Помещик глядел на дорогу и думал о тяжбе. Свернув с широкой аллеи, всадники поехали тише по крутой, извилистой тропе. Помещик глядел и на тропу, но белое его лицо багровело, темнело от мыслей.

Отец дона Альваро, дон Гонсало, был человек ловкий, и поместье получил задаром, оттягав его у одного монастыря. Тогда там были голые земли, окруженные горами. Изучив всех наследниц окрестных усадеб, он влюбился в Пакиту Ролдан, не имевшую ни сестер, ни братьев, и женился на ней. Богатства их росли, — дон Гонсало работать умел и знал, когда подсунуть деньги, когда — пригрозить ружьем. Поместье расширялось к югу, поглощая усадьбы, деревни и общины, и остановилось у границы Морасбамбы, владения неких Кордова. Дон Гонсало позарился и на их землю, но первая попытка сорвалась. Кордова тоже были сильны. Когда он явился к ним с отрядом индейцев, а также с судьей, супрефектом и жандармами, они встретили его ружейным огнем. Борьба шла с перерывами целых два года. Супрефект сам не. смел вершить помещичьи дела и обращался за подмогой и приказаниями в префектуру. Префект не брался разрешать споры столь важных особ и просил указаний в Лиме. Лима же не отвечала, ибо у каждого из противников были там немалые связи, парализовавшие друг друга. А в горах, на границе поместий, гремели выстрелы и лилась кровь. Сеньоры Кордова вывезли из Испании особенно меткого стрелка, соорудили каменную крепость с бойницами и поместили там своих людей под его началом. Упорный, но и разумный Аменабар мгновенно уступил, чтобы зря не тратить силы, и решил, что лучше будет «вступить во владение соседскими землями по законному праву». Он думал, что у него связей больше, а пока суд да дело, стал расширять свои земли к северу. Наконец смерть унесла его, но дон Альваро унаследовал наглость и жадность отца и вражду с соседями. Вскоре он доказал, что и сам — не промах, расширив земли во все четыре стороны. В одной из сторон лежала безответная община Руми. За другими завоеваниями он долго ее не замечал, по дело дошло и до нее.

Помещик спешился у дверей стряпчего Иньигеса, прозванного «Пауком», — типичнейшего адвокатишки из провинциальной столицы. Он пробыл без малого три года в университете, в Трухильо, и поэтому притязал на образованность. В отличие от своего соперника, Бисмарка Руиса, он был тщедушен, хил и хвор и не мог наслаждаться городскими радостями. Ел он кашу, пил лечебную воду, а жена его чахла в одиночестве. Он не выходил из конторы, где утопал в кипах гербовой бумаги, на которой непрестанно что-то строчил в облаках вонючего дыма. Помогали ему два писаря. Кожа у него была желтая, а еще желтее — обвислые усы и узловатые пальцы, ибо он курил непрестанно. Однако в голове у пего умещался истинный арсенал сведений, весьма опасных и взрывчатых при соприкосновении с бастионом из гербовой бумаги.