Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

Это и есть танец силуло. После каждого куплета шел припев:

Тут певец поворачивался в другую сторону, и хоровод за ним.

непрестанно повторял певец, а хоровод тревожно и радостно ждал, пока он выкрикнет:

Тогда танцоры разбивались по двое, и, поскольку их всегда было нечетное число, кто-то оставался один. Ему полагалось взять топор и разок-другой ударить по унше. Первому это выпало Бенито, У него не было подружки, но, когда он ударил по стволу, к нему подошла красивая девушка к сказала:

— Я вам буду парой, дон Бенит. Что ж вы один-то?

Хоровод двинулся снова, и певец запел:

Люди смеялись и гадали, в какую сторону рухнет унше. Иногда девушки шутки ради бросали своих партнеров и тем проходилось браться за топор. Тот, кто свалит унше, должен ставить через год новое. Наконец дерева упало, и все, толкаясь и хохоча, ринулись к нему. Ловкий, Бенито добыл одеколон, два платочка и большой нож. Одеколон и платочки он преподнес своей партнерше (ее звали Хулиана), и она рассказала ему, что одинока и живет у замужней сестры, а он ей — что- холост и бродит в поисках счастья.

— Жены у вас нет, присмотреть за вами некому, вот вы счастья и ищете! — сокрушалась она.

Все шло хорошо, и вечером затеяли новую игру — в петуха. Какой-то человек пообещал триста солей тому, кто на скаку сорвет корзинку с петухом. Участников и зрителей собралось немало. Пеоны запрудили всю улицу. Между двумя высокими столбами натянули веревку, конец которой продели в кольцо, укрепленное на одном из столбов, а к веревке привесили крепкую плетеную корзинку, плотно закрытую толстым рядном, из-под которого выглядывал петух. У столба стоял человек и, дергая за веревку, двигал корзину вверх и вниз. Владелец петуха шнырял в толпе и кричал:

— В корзиночке триста монет! Эй, кто желает!

Вызвалось человек десять. Бенито крикнул: «Триста монет? Что ж, попробуем». Индеец у столба дергал веревку, корзинка тряслась, монеты заманчиво звенели, петух испуганно кричал. Всадники гоняли копей для разминки и примерялись, как им ехать. Путь был нелегкий: надо было сорвать корзинку, взлететь по склону, обогнуть вершину холма, доехать до эвкалиптов, спуститься и снова доскакать до столбов. Тут явился помещик с семьей поглядеть па игру. Одна из его дочек посмотрела на Бенито и, улыбнувшись, сказала: «Ты победишь». Что ж, хорошо бы, но Бенито не был в этом уверен. Высокий чоло на горячем и крепком гнедом копе переглянулся с человеком у столба. Тот подал знак. Всадники пустились вскачь меж двух рядов зрителей. Корзинка висела совсем близко, но как только кто-нибудь протягивал руку, человек дергал за веревку, и сокровище взвивалось вверх. Видно было, что он просто хочет продлить игру — поднимет и снова опустит. Чтобы сорвать такую корзинку на полном скаку, нужно большое искусство и верный глаз, хотя ручка ее привязана к веревке некрепкой тесьмой. Всадники проносились меж столбами, копыта стучали по твердой земле, петух взвивался в небо, зрители вопили и заново заключали пари: «Три монеты за белого коня!» — «Идет». «Восемь за гнедого». — «Идет». Кое-кому удалось коснуться корзинки, а чоло чуть не схватил ее. Когда он несся к столбам, все кричали: «Сейчас сорвет!» Наконец он и впрямь сорвал корзинку и поскакал дальше, другие рванулись за ним, только двое совсем отстали. У выбоины чоло сбавил было скорость, приналег, потом снова поотстал. Соперники в облаках пыли приближались к нему. Зрители кричали, хотя всадники не могли их слышать: «Эй, белый!», «Гнедой!», «Быстрее!» Чоло обогнул холм, но его настиг всадник на вороном коне и выхватил корзинку. С минуту они боролись на полном скаку, и второй всадник вылетел из седла. Но и чоло отстал — почти все уже достигли эвкалиптов и начали спускаться. Три коня стремглав ринулись вниз, зрители замерли, но всадники вовремя спрыгнули. Другие поняли, что дело проиграно, и тихо поехали обратно. Остались трое: чоло, Бенито и всадник па светло-гнедом коне. Спускались они с одинаковой скоростью. Не желая упустить случая, Бенито покрепче уселся в седле и дернул корзинку.

Чоло метнул в него острый взгляд. Оба были сильны, а в ту минуту сила их удесятерилась. Тяжело дыша, раскачиваясь в седле и упираясь ногами в стремена, они вырывали друг у друга добычу, а копи бок о бок неслись вперед. Вдруг Бенито резко натянул узду, конь остановился, и чоло, не ожидавший этого, вылетел из седла. Он встал было па ноги, но Бенито рванул с места и ускакал со своей добычей. Тут подоспел и третий всадник, по корзинку отнимать не стал, и Бенито гордо проскакал меж столбами под восторженные крики толпы. Петушиная голова свисала набок. Все признали, что игра удалась на славу, и сам помещик, подойдя к Бенито, вручил ему чек на целый фунт и сказал: «Такие руки мне нужны». Хулиана поднесла ему чичи, и они вместе распороли рядно. В корзинке было ровно триста солей и дохлый петух.

Неспешно приблизились проигравшие. Взглянув на чоло, Бенито понял, что бой еще не кончился. Глаза у соперника были красны, как сгустки крови. Ссору затеять нетрудно — хотя бы вечером, на танцах, но Росендо когда-то говорил: «Если хочешь отблагодарить меня, помни: никогда не вмешивайся не в свое дело». Бенито пообещал, а нынче ему придется драться, и никто не знает, чем это кончится. Быть может, к тому он и добыл себе нож. Его снова станут преследовать, и на сей раз он и вправду будет виноват… Что ж, пока главное, чтобы конь отдохнул. Он отвел его в усадьбу, где жил, расседлал и пустил попастись, а потом нашел Хулиану и сказал ей: «Пошли, мне тут надоело». Она все поняла женским чутьем и спросила: «Драки боишься?» Бенито хотел бы победить соперника при ней, но подумал, что не стоит так рисковать ради девичьей причуды. Когда стемнело, он оседлал коня и уехал, зная, что его сочтут трусом. Он ехал на юг, все дальше и дальше.

Много лет с ним ничего не случалось, и работы выпадало много. Он искал счастья, но всюду находил одно и то же: во всех поместьях можно было прожить кое-как, а жизни настоящей не было. Иногда ему поручали объездить коня и платили двадцать солей, но это случалось редко, его считали чужаком и боялись, как бы он не оказался конокрадом. Так пересек он Анды в департаменте Ла-Либертад, и в памяти его запечатлелись красивые пейзажи, а в сердце неотступно жила тупая боль. Иногда где-нибудь на ярмарке он сходился с женщиной и тут же ее забывал. Зато он помнил склон горы, который едва удалось одолеть, хотя они с конем нередко спускались по склонам. Он и назывался Попробуй Сойди. Помнил он и деревушку Мольепата, где была хорошая глина и все поголовно гончарничали. Во двориках, на площади, на окрестных лужайках сушились кувшины, миски, тарелки и горшки всевозможных форм и размеров. Все там было гладкое и круглое. На галереях сидели мастера перед гончарным кругом и большой кучей черной глины. За околицей посуду обжигали, и она становилась рыжей, а потом ее складывали в корзины, на солому, и везли на ослах в другие места. Еще он помнил… да что там, все это ерунда.