Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

Однажды совсем неожиданно он очутился у знаменитого ущелья Уайлас в департаменте Апкаш. По одну сторону были Черные Кордильеры с острыми пиками и металлической утробой, по другую — Белые, они повыше, увенчаны сверкающими шапками снега и так круты, что едва ли какой-нибудь конь провезет там человека. Парит над ними неприступный Уаскаран. Одна американка, мисс Пек, как раз тогда взобралась па вершину поменьше, которую и назвали в ее честь. Ну и женщина, посмелей мужчины!

А между двумя бесконечными грядами гор лежит длинное ущелье, которое и за месяц не пройдешь. Это и есть Уайлас. В нем разместились и долины, и поместья, и деревни, и города, и просто хижины, и сотни индейцев. Все там очень красиво, а жить невесело. Индейцы говорят на кечуа, испанский мало кто знает. Все работают на помещиков или на других хозяев. Работа тяжелей, чем на севере, платят — меньше. Но что ж ему, Бенито, оставалось! Он рубил тростник в одном поместье, сеял пшеницу в другом, в третьем был конюхом. Хорошо хоть копь кормился сочным клевером. Но вот как-то ушло стадо коров, и подозрение пало на двух индейцев-колонов. Их посадили в каморку с каменными стенами, сырую и грязную, а ночью пять надсмотрщиков и сам хозяин вывели их под навес. Бенито спал там рядом и все видел. Ночь была светлая, звездная, только вот сердце у хозяев — чернее тьмы. Надсмотрщики вынули револьверы и стали тыкать ими прямо в зубы перепуганным индейцам: «Признавайтесь!» Те и так еле говорили, а тут еще дуло мешало. «Мы в деревне были, тайта, — лепетали они, — мы не крали. Другие украли!» Помещик сказал одному надсмотрщику: «Добром не хотят — покрути-ка им пальцы!» Надсмотрщик этот, жирный, с заплывшими глазками, вынул какое-то кольцо с палочками, надел индейцу на руку, засунул палочки между пальцев, а другую руку привязал. «Крути!» — приказал помещик. Тот крутанул со всей силой, и индеец взвыл от боли, словно взревела сама тьма. Наконец руку выпустили, и другой, дрожа от страха, протянул свою. Казалось, камни кричали, по палачи не дрогнули. «Скажешь? А то хуже будет». «Мы не крали, тайта», — стонали индейцы. Вдалеке лаяли псы. «Что ж, подумайте до завтра». Индейцы повторили: «Тайта, мы тут не были, мы ходили ткани продавать. Не крали мы». И помещик повторил: «Подумайте хорошенько. Не признаетесь — хуже будет!» — и удалился, злобно ворча, а надсмотрщики запихали индейцев в ту же каморку и заперли ее па засов и па замок. Когда шаги затихли, Бенито бесшумно подкрался к двери. Индейцы все стонали. «Больно тебе?» — «Да, вся рука распухла». — «И у меня…» — «Вот беда; денег у нас нет…» — «А теперь ворами прославят!» Больше Бенито не думал. Он отыскал железную палку, поддел засов, сорвал его. И звездная ночь указала путь всем троим.

Он шел на юг, против ветра, против судьбы и вот снова увидел спелые колосья, будившие память о доме. Перед ним был городок, называвшийся Свободным Селением. Там он купил клеверу и примостился в углу площади покормить коня, как вдруг вдалеке послышались крики. Они становились все громче, звучали все ближе, и наконец из проулка повалила орущая толпа.

— Кто это? — спросил он одного метиса.

— Пахуэло со своими…. Он тут уже с месяц. Хочет собрать народ и бороться против неправды.

— Дело хорошее, — сказал Бенито.

Он пошел к толпе, ведя в поводу копя. Перед префектурой столпилось много народу, и, когда он приблизился, какой-то смуглый человек лет тридцати, в черном потрепанном костюме, но при галстуке, влез на ящик, чтобы сказать речь. Оглядев толпу, человек остановил взгляд па своих — все они были индейцы или чоло — и начал:

— Дорогие братья! Простите меня, я плохой оратор. Я просто говорю от сердца то, что думаю, униженному и угнетенному народу, к которому принадлежу и сам. Ведь и сам я индеец, испанского во мне немного, и родился я здесь, в Уейропампе, в бедном доме шахтера и швеи.

Когда я стал хоть что-то понимать, я понял прежде всего, что повсюду царит неправда и народ мой, хоть и живет в Свободном Селении, нищ и беззащитен. Кто ж в этом повинен? Попросту говоря, дурные власти. Неправду порождает злоба и хитрость наших исконных угнетателей — губернаторов, алькальдов, мировых судей и сборщиков налога. Это — волки в овечьей шкуре, в личине-законной власти, и по их вине парод наш с каждым днем становится все беднее и темнее. Те, кто властвует здесь у нас, — слепые и злые орудия других, еще худших властей. Во всех округах зреют зародыши зла. Если мы искореним- это зло в каждом селении, мы, я в это верю, искореним его повсюду и установим повсюду свободу и справедливость.

— Верно! — закричала толпа. — Да здравствует Пахуэло.

Человек в черном четко выделявшийся на фоне беленой стены подождал, пока стихнут аплодисменты и крики.

— Повторяю: с самого детства несправедливость глубоко оскорбляла и меня, и мою семью. Я не мог защищаться сам и защитить своих братьев и покинул эти края, где я стал бы лишь посмешищем для хозяев. Но. в сердце я поклялся вернуться, когда смогу бросить вызов врагам моего народа, и эту клятву я выполняю, странствуя по селениям. У меня ничего нет, я всегда со слабыми, никогда — с сильными, вот почему в столице провинции я не связался с властями, хотя они меня и пытались приманить. Я предпочел остаться бедным и бороться за бедных. Предупреждаю вас: берегитесь предателей! Они столковались с хозяевами и стали их покорным оружием, они угнетают своих, забыв о том, что сами, как и мы, были изгоями и вылезли наверх лишь лестью и подлостью. Замечайте их, не допускайте в наши ряды. Вам они известней, чем мне, я ведь здесь давно не был…

— Верно, верно!

— Смерть предателям!

— Не потерпим хозяйских прихвостней!

А Пахуэло продолжал еще тверже и уверенней, как и всякий поддержанный народом трибун:

— Дорогие братья! Я с вами и я готов сражаться до конца за восстановление наших попранных прав. Главная наша забота — это вода, земля и шахты, в которых таятся огромные богатства. Начну с воды. Здесь у вас воду распределяют нечестно: соседнее поместье Маема пользуется ею полмесяца и всем остальным остается тоже полмесяца, причем в, свои дни они там, в поместье, нагло выжимают все до капли, поят скотину, а вам почти ничего не остается, хотя без воды жить нельзя. Ничтожнейшие интересы помещика ставятся выше самой жизни крестьян!

— Верно! Верно!

Грянули аплодисменты. Народ прибывал. Услышав о воде, приблизились и скептики, стоявшие в сторонке, и тоже зааплодировали. Бенито со своим конем оказался в самой середине толпы. У Пахуэло сбился набок галстук, растрепались черные волосы, но он все говорил, энергично взмахивая сжатой в кулак рукой:

— Из-за наглости и злобы помещиков вам приходится пить воду из никуда не годных колодцев, в которых кишат микробы. Вот почему тут столько народу болеет и умирает. В этом виноваты хозяева из Маемы. Поместье присвоило себе не только воду, но и землю и не дает расти селению. Более того…