Сиро Алегрия - В большом чуждом мире

Выстрелы, крики и брань сотрясали город. Заслышав пальбу, Дикарь подбегал к решетке, орал: «Да здравствует Кордова!», и заключенные чувствовали, что он вот-вот убежит. Аменабара и властей они ненавидели не меньше, чем он. Охрану тюрьмы усилили, и теперь уже восемь часовых не давали узникам спать по ночам.

Днем Дикарь с большим жаром рассказывал Росендо о том, как на пего охотились.

— Ух, старик! Послали на меня солдат, а я их два месяца водил за нос. В самых разных местах встречали человека в черном, на черном коне, с винтовкой, а с ним — люди с карабинами. Я разослал пятерых «Дикарей»! Одного — в Уйюми, другого — в Уарку, третьего — в Суми, четвертого — в Кальяри, а пятый шел куда-то к югу… Жандармы и сотня солдат не знали, что делать. Одного «Дикаря» убили — беднягу Обдулио! — и поехали сообщить об этом. Ну, тут им повезло, наткнулись на меня в самом неподходящем месте. Спасибо хоть Доротео убежал и еще шестеро. Сейчас они с нашими… А я, старик, готовлю одну хорошую штуку. Эти выборы нам на руку. Кстати сказать, все думают, почему меня не убили, убивали же моих людей. Конечно, я читал судию, эта молитва и Доротео спасла, но тут подсобил бедняга Обдулио. Они его убили, прибыли жандармы, смотрят — труп не мой, вроде покрасивей. А новость уже разошлась, народ смеется. Вот и повели меня живого, чтобы все видели. Везет, что называется!

Наконец как-то в воскресенье Дикарю принесли деньги, а кузнец передал с адвокатом сверточек, который Васкес тут же спрятал, сказав, что это игрушки для сына. На прогулке один чоло попросил у него сигарету, и они пошли вместе. Белое и черное пончо долго мелькали во дворе, а в камере Дикарь спрятал в вещах еще и револьвер.

— Понимаешь, — сказал он Росендо, — начальник тюрьмы меня любит, только он стал пошустрее и обыскивает моих гостей…

Дикарь очень осторожно жевал курицу и мясо, которые ему присылали, и однажды вынул изо рта крохотный комочек бумаги. Пока он читал в слабом свете камеры, его уродливое и прекрасное лицо светилось решимостью.

— Вот, — воскликнул он, — вот, дождались! Стемнеет, и уйдем. Доротео и еще шестеро будут ждать в соседнем доме, за старой стеной нашего двора. В этом сверточке, который принес защитник, — отмычки. Я через окошко дотянусь до замка, выйду, сверну шею охраннику, и мы с тобой выберемся во двор. Но теперь и там стоит часовой, я его тоже задушу или застрелю. Из того дома спустят мне веревку. Охранников, которые стоят слева, я подкупил, они будут стрелять в воздух. А тех, что справа, убьют мои люди. Оно конечно, могут и нас прикончить, но сейчас ночи темные, а ребята, как меня увидят, разобьют во дворе фонарь. И уйдем мы с тобой… Ты пойдешь первым.

— Стар я, не влезу…

— Они подтянут.

— А может, отмычки плохие.

— Хорошие.

— А может, твоих людей нету и веревку не спустят?

— В дом они войдут, а если не удастся — выстрелят, чтобы я знал…

— А если это часовые выстрелят, ты не выйдешь, и они тебя напрасно будут ждать…

— Да, это будет плохо… Ничего, все равно уйдем.

— Когда ты застрелишь охранника, прибегут другие, от ворот, и весь квартал окружат…

— Доротео не даст им выйти, и вообще мы раньше успеем, а не успеем — сами будем стрелять. В темноте всегда легче…

— Я старый, двигаюсь плохо и тебя подведу. Пока я полезу, они тебя застрелят во дворе…

— Да ладно, мне плевать. Ты мне всегда нравился, и у тебя в общине меня не обижали. У вас я вторых друзей нашел. Вот я тебе и отдам долг, а застрелят — ну и ладно…

— Давай-ка я еще подумаю, — сказал Росендо.

Они поели и легли. В углах камеры уже было совсем темно. Дикарь курил и проверял отмычки и револьвер, а Росендо жевал коку и думал, что будет, если им удастся побег. Дикаря за стенами ждал мир опасности и риска, пещер и набегов, а до остального ему и дела не было. Корреа Сабала ничего не знал, хотя и принес отмычки. Дикарь ни разу не говорил ему о побеге; он сказал лишь, что надежд у него нет, и он хотел бы подольше пробыть в городе, чтобы уладить кой-какие дела. Адвокат дважды добивался отсрочки, и Дикаря до сих пор не перевели в столицу департамента, а тем временем он готовил побег.

— Понимаешь, старик, — пробормотал он, нарушая размышления Росендо, — главное — выйти на улицу. В темноте все легче. Они за нами кинутся и ничего не разглядят. Да и вообще далеко не побегут, сейчас их больше волнуют выборы. А если победит Кордова — совсем хорошо. Я посылал к нему Адвоката, — есть у меня такой в банде, — и дон Флоренсио сказал, что я еще ему понадоблюсь. Победит на выборах тот, кто похитрее приманит избирателей…

— Вот и я об этом думаю, — отвечал алькальд.

На прогулке Дикарь разговаривал спокойно, как всегда, а Росендо упрямо молчал, сидя на подаренной кузнецом скамейке. Один заключенный — сам или по чьему-то наущению — попробовал поддеть Дикаря.

— Что вы думаете о выборах, дон Васкес? — спросил он. — Кто победит?

— Что ж, выборы как выборы, — ответил Дикарь. — Я, конечно, за дона Флоренсио, но победит, наверное,

Оскар Аменабар. Отец поможет, он хитрый. А я тут сгнию, хотя ничего и не докажут…

Росендо Маки с трудом удержался от улыбки. В этот день стреляли больше, чем обычно. Чоло, посаженный «за военные действия», сказал, что, выйдя на свободу, он пойдет войной на Аменабара, поскольку видеть его, гада, не может. Начались споры, кто из кандидатов хуже. Список их злодеяний был длинным. Возвращаясь с прогулки, решили, что Аменабар похуже, так как семейство Кордова уже лет восемь никого не грабило. Все помнили события в Руми, да и живой пример — старый Росендо — был с ними, в тюрьме.

В камере Росендо сказал Дикарю:

— Тебе лучше, чем мне. Ты не веришь, что Аменабар победит, а я верю. Что же со мной будет? У тебя — и пуна, и пещеры, и сила, и здоровье, гуляй, где хочешь. А я старый, слабый, сил у меня нет. Если Аменабар победит, меня поймают. А не поймают — и того хуже: общине бед наделают. Нет, мой побег ничего хорошего не даст. Если я выйду отсюда, что вряд ли, я хочу увидеть землю, поле, а прятаться, по мне, — та же тюрьма. И община погибнет или пострадает из-за меня!

Дикарь Васкес понял, что Росендо неразрывно связан со своим народом, с землей, и ответил:

— Хорошо.

Больше они не разговаривали, словно что-то разделило их или кто-то из них уже бежал. Дикарь шагал от стены к стене, а Росендо глядел на него, сидя на постели. Один думал о том, что ему надо делать, другой — о том, чего он не сделает. Так и прошли последние часы дня. Потом принесли еду, и наступил вечер. Прихлебывая суп, Росендо размышлял о том, что теперь с ним снова никого не будет и ему останется лишь кока.

— Мне жаль, что ты уходишь, — сказал он.

— Мне жаль оставлять тебя, — ответил Дикарь.

В восемь, когда охранники сменялись, Дикарь крикнул одному из них: