Шалом Аш - Люди и боги. Избранные произведения

Они перемешались — солдаты и участники процессий, и металлические кресты выглядывают из-за стальных штыков. Похоронные дроги тащутся, как возы с углем с Товарной станции по Желязной улице…

Кто вы — юные жертвы? Запечатлены ли хотя бы ваши имена?

Мой товарищ Аврам! Быть может, и твое тело покоится на одном из этих возов? Но я этого воза не узнал: все они одинаковы.

Крест впереди, мать или отец позади — и с обеих сторон патрули.

Я пишу эти строки, а передо мною — платок, пропитанный твоей кровью, твоей юной кровью.

Кровь Аврама! Я знал тебя, знал твои страдания, но знал я и твою веру, твои стремления, ради которых ты так бурлила в жилах Аврама…

Кровь Аврама пролита на Маршалковской улице. Знал ли дворник дома сто пятьдесят три по Маршалковской, что кровь, которую он смывал с камней, — твоя кровь, твоя молодая, живая кровь?!

Я ее знал!..

Спустя два дня.

Пятница.

Я вышел на улицу.

В двух-трех шагах от моей двери меня встретил патруль. Стражнику, который вел патруль, моя внешность, видимо, не понравилась. Он подошел, меня окружили и велели идти. Иду. С минуту я один; но вот проходит еще один еврей, он оглянулся, и стражник его заметил. Он мигнул солдату — и вот мы уже идем вдвоем.

— Здравствуйте!

— Добрый день!

— Помолился, позавтракал, вышел на улицу — грош какой нибудь заработать… Жена ждет с обедом… Так вот н а тебе — веселая история! Чтоб им так плясать хотелось, как мне хочется с ними шататься по улицам!..

— А что поделаешь?

— Когда мы в неволе! — добавляет он. — Однако долго он нас водить будет?

— Пока не надоест.

Но недолго мы были вдвоем. Вот уже и третий с нами — мальчик-подмастерье с каким-то свертком в руках.

— Следзя мам! [51] У меня селедка есть ( польск. ). — говорит он, показывая селедку, с которой стекают капли рассола.

— Ничего, иди, иди!

— Меня майстрова [52] Жена мастера ( польск. ). послала за селедкой и хлебом, а он меня в участок ведет… Она там небось давно уже ждет меня! — говорит нам парень.

— Ешь пока селедку, а то как бы ее у тебя не конфисковали в участке.

— А вы думаете… Я так и сделаю! — парень ломает селедку пополам. — Может, вы хотите, дяденьки, попробовать? — предлагает он нам половину.

Мой попутчик не хочет.

— Хочешь, брат? — обращается он к солдату, идущему рядом с ним.

— Давай, брат! — говорит солдат, прячет селедку в рукав и посасывает украдкой, будто курит, стоя на часах.

— Ты, стой! — кричит стражник проезжающему извозчику. Солдат уже держит лошадь. Молодой человек, элегантно одетый, испуганно выглядывает из дрожек.

— Вылезай! — приказывает стражник.

— Помилуйте! У меня жена рожает! Я еду за акушеркой! — кричит молодой человек со слезами на глазах.

— Ничего, брат, вылезай! — настаивает стражник.

Пассажир вылез, — ничего другого ему не оставалось.

— Наверно, уже рожает… — вздыхает он.

— Поздравляю! Небось мальчик…

— Ставьте, дяденька, водку с пряником!

Все смеются.

— Горе смеху вашему.

Так гуляем мы по Твардой улице.

А рядом носятся люди, торгуют, суетятся, одалживают деньги, чтобы расплатиться по векселям, купить мешок-другой муки. Какой-то провинциал торопится сделать покупки и ехать домой, а то поезда остановятся. Женщина у фонаря продает яблоки ученикам. Стражнику чем-то не понравилась эта женщина… Чего доброго, «интеллигентка», а то и «революционерка»… Мало ли, что может померещиться стражнику, в обязанности которого входит психологизировать!..

Он забирает женщину.

— Ах ты, ночка темная на твою голову! Детишек заперла дома. Вышла на минутку выручить пару грошей и хлебец купить… Люди добрые! Что делать? Дети там от голода перемрут!

Но что можно сделать? Идем дальше.

Сколько, однако, может продолжаться эта прогулка?

— Хоть бы к трем часам отделаться. У меня в три часа обед. Жена со свету сживет, если опоздаю! — говорит один из арестованных.

— Пообедаете, бог даст, без жены, в несколько иной компании! — разъясняет ему парень с селедкой.

— Ему, видать, не впервой! — догадывается кто-то, глядя на парня. — Пришлось уже небось прогуливаться таким манером? А?

— Приходилось, а что?

— Ну?

— А вот попробуете, тогда узнаете…

В конце Крулевской улицы стражник остановил человека, пытавшегося пройти другой стороной тротуара:

— Стой!

— У меня паспорт! — сказал человек, доставая из кармана книжечку. — Хаим Гольдмахер.

— Все равно! — ответил стражник. — В участке разберут…

И тот уже шагает вместе с нами.

— Плевать я на него хотел! В участке подойду к комиссару, и вот увидите, какую взбучку получит вот этот… Комиссар — мой добрый знакомый… Погодите, а если встречу на пути помощника, околоточного надзирателя, — ему только слово сказать… — говорит обладатель паспорта.

— Господин хороший! — просит женщина. — Дай вам бог жизнь счастливую, спасите несчастную мать! Я детей заперла в подвале…

— Ковалевский! — представляется Гольдмахеру ехавший за акушеркой и что-то шепчет ему на ухо.

— Все будет в порядке! Не беспокойтесь! — подмигивает обладатель паспорта.

— Молодой человек! Уж если вы такой ловкач, покажите свое умение! — говорит тот, что торопился к обеду. — Освободите нас к трем часам. Ведь мы же ни в чем не повинны.

— Пусть только попадется мне какой-нибудь околоточный, тогда поговорим…

— А вон идет околоточный! — кричит кто-то, увидав на тротуаре полицейского.

Ловкач долго приглядывается.

— Знакомый? — спрашивают у него.

— Да, знакомый… Степан Михайлович. Позвольте! Позвольте! — кричит он и машет руками, как человек, старающийся выплыть из омута.

Полицейский подходит.

— Господин Степан Михайлович! — обращается наш «ходатай», протягивая руку. — Не узнали?

— А кто ты такой? — спрашивает околоточный.

— Я — Хаим Гольд-ма-хер! — раздельно произносит он.

— Не знаю, какой такой Гольдмахер! — отвечает полицейский и, обращаясь к стражнику, добавляет: — Веди, веди!

— Не узнал… — качает головой «знакомец» околоточного, густо краснея…

— Уж если их брат не захочет, так не узнает! — замечает один из нашей партии.

— В участке я ему покажу! — лепечет «ловкач».

Так мы шагали по улице, пока не набралось человек двадцать — тридцать. Тогда нас отвели в участок.

В дверях нам встречались такие же «партии», и мы приветствовали друг друга.

В передней, где мы дожидались, слышны были истошные крики…

Парень, разделивший селедку, подошел к тому, что торопился к обеду, и, хлопнув его по спине, сказал:

— Готовьтесь, дяденька, к «лапше», которой здесь угощают…

Человек побелел как полотно.

Три часа.

Говорят, что полиция получила приказ не мешать манифестации. Патрулей на улице становится все меньше. Все больше солдат среди штатских.