Шалом Аш - Люди и боги. Избранные произведения

— На аллею, — сообщила она.

У шлагбаума на дороге, ведущей к мельнице, Генех уже ждал ее. На нем был свежевыстиранный гуттаперчевый воротничок с прихотливо завязанным бантом. В руках у него была бог весть где раздобытая тросточка от зонтика, и он молодцевато помахивал ею.

Заметив ее приближение, он решительно застегнул свой распахнутый кафтан, движением руки задвинул пейсы за уши, франтовато повел тросточкой и порывисто кинулся ей навстречу. Подбежав к ней, он вдруг остановился и стал улыбаться.

— Двойреле, — сказал он и запнулся.

Она не ответила.

До рощи шли молча. Подойдя к водяной мельнице, они уселись на старое бревно. Девушка заговорила первая.

— Зачем вы позвали меня? — спросила она с притворной досадой.

— Ни за чем, — улыбнулся он.

— Почему вы меня позвали? — спросила она снова.

— Просто так.

— Разве можно позвать просто так? — сказала она.

— Я хотел прочитать вам кое-что, — проговорил наконец Генех.

— Что вы хотели мне прочитать?

— Стихотворение.

— Стихотворение? — переспросила Двойра.

— Да, красивое стихотворение нового поэта.

— Прочитайте мне.

Генех вынул стихотворение, напечатанное в полученном им новом еврейском сборнике. В этом стихотворении говорилось о весне, о мае, символизировавших Свободу. При чтении стихотворения Генех воодушевился и почувствовал себя свободней.

— Вы понимаете, что поэт подразумевает под весной?

— Нет, не понимаю…

— Он имеет в виду не просто весну, а свободу — люди сбросят с себя цепи рабства и станут свободны… Когда минет «зима» и наступит «весна», воды освободятся от «льда». Понимаете вы, что поэт под этим подразумевает?

— Нет, — мотнула головой Двойреле.

— Он говорит о том времени, когда люди сбросят с себя цепи, надетые на них тиранами; когда они освободятся от рабского гнета, тогда придет «весна» и вечная свобода будет сиять над миром. Теперь вы понимаете?

— Да, — кивнула головой Двойреле.

Он вдруг перестал читать и задумался.

— О чем вы думаете? — спросила она.

— Ни о чем… А знаете ли вы, зачем я вас сюда позвал? — спросил он вдруг.

— Нет, — покачала головой Двойреле, страшась того, что Генех хочет ей сказать.

Но Генех ничего не говорил.

— Почему же вы мне этого не скажете?

— Еще не время… Пока не могу еще сказать, — уклонился Генех, — это очень серьезная вещь, это дело жизни и смерти.

Эти слова испугали Двойреле, она стала серьезна. Вместе с тем ее радовало, что Генех собирается говорить с ней о такой вещи, которая «дело жизни и смерти», но спросить, о чем же хочет он с ней говорить, она не отважилась.

Долгое время они оба молчали. Ночь спускалась медленно и тихо. Из леса потянулась и поплыла завеса мглы, обволакивая облака, солнце ушло в какой-то чужой край, последние остатки багрянца потонули в синей реке, залившей половину неба.-На мир сошла благодатная печаль…

Долго сидели они оба и смотрели, как синяя река на небе поглощает каждое светлое облачко, как с минуты на минуту становится все темнее и темнее.

Они между собой не говорили и не глядели друг на друга. Когда же оба наконец поднялись, чтобы вернуться назад в город, они поймали себя на том, что держатся за руки…

Для Двойры началась новая жизнь, жизнь, полная смутных ожиданий. В ее молодой крови расцвело нечто такое, чего она еще не знала, вокруг ее души развертывались голубые полотнища снов, еще неведомых снов… Она сидела у швейной машины, строчила сорочки для невест, для рожениц, и в каждый стежок вплеталась ее мечта, ее желание…

Вечером, одевшись, чтобы выйти «прогуляться по аллеям», как девушка говорила матери, она уходила к шлагбауму. Там с тросточкой в руке, всякий раз с новой книгой под мышкой, он уже дожидался ее, со смущенной улыбкой спешил ей навстречу и в растерянности останавливался. Притихшие, подходили они к бревну у старой, скрытой тополями, водяной мельницы.

Каждая их встреча была новой песней. Каждый раз, когда они молча, с взволнованно бьющимися сердцами подходили к мельнице, творилось новое чудо любви, вновь и вновь становились они женихом и невестой…

Разговоров они не вели. Подойдя к колоде, Генех смущенно вынимал книжку из-за пазухи и спрашивал:

— Двойра, хотите кое-что послушать?

— Да, — отвечала она.

И Генех начинал читать вслух, все разъяснял ей, растолковывал. Юноша жил в мире книг, и, когда он углублялся в чтение, оживал, переставал стесняться, и все, что хотел ей сказать, говорил, будто вычитывая из книжек…

Двойра и понимала и не понимала его, но разве так важно было понимать? Для нее книжки Генеха были тем же, чем была священная тора для ее матери, она смотрела на него с гордостью и уважением. Девушка испытывала великое благоговение перед Генехом, была благодарна ему за каждое слово, обращенное к ней, за то, что он ходит с ней, читает ей. Она не понимала, почему он это делает.

Генех с его книжками был для Двойры тем же, чем был для ее матери читающий тору отец.

Возле мельницы в один из вечеров, после чтения какой-то книги, Генех пришел в хорошее настроение и сказал ей:

— Двойра, я хотел бы с вами поговорить об очень важной и серьезной вещи. Я уже давно собирался сказать, но не знал, должен ли я… Мне неизвестно — хотите ли вы… Говорить ли мне?

— Ну, что ж, извольте говорить. — У нее забилось сердце.

— Не думайте, что жизнь — это легкое дело. Жизнь — это серьезная вещь. У каждого должен быть в жизни долг, и этот долг он должен выполнить. Понимаете ли вы меня?

— Да, — кивнула она головой, хотя не поняла.

— Хотели бы вы взять на себя этот долг? Но так, чтобы никто вас не неволил, а по собственному доброму желанию.

— Что за долг? — спросила она.

— Долг перед священным делом.

— А что такое «священное дело»? — спросила она.

— Священное дело — это революция.

— Революция? — испуганно спросила Двойреле.

— Да, — уверенно ответил Генех, и вся его юношеская робость исчезла, — свобода, великая свобода для всех людей — это священное дело.

От значительности этих слов Двойреле потеряла дар речи. Она смотрела своими большими глазами на Генеха, и вся искренность детской души сосредоточилась в этом взгляде. От страха и строгой серьезности она не могла заговорить.

— Хотите ли вы тоже, как мы все, взять на себя этот долг перед священным делом, долг перед свободой всего человечества?

— А что нужно делать, когда берут на себя долг перед священным делом? — Последние слова Двойра робко пролепетала, словно боясь осквернить своими губами эти святые слова, и смотрела на Генеха умоляюще — пусть он ее научит.

— Надо быть готовым выполнить этот долг в любое время.