Шалом Аш - Люди и боги. Избранные произведения

Мозес уже давно ощущал холод, шедший не изнутри, а снаружи: стужа сквозь одежду добиралась до самого тела. Он был разгорячен напряженной ходьбой против ветра и снега, тяжестью висевших на нем тюков, и тем не менее все тело, кожа рук и ног были влажны и стыли. Раньше молодой человек не воспринимал этого — мечта о «Братьях Мозес и Соломон Злотник» так далеко его занесла, что он не заметил, как его ноги, совсем недавно ступавшие по твердой каменистой земле, с какой-то незамеченной минуты стали утопать в пушистом снегу, и он с трудом вытаскивал их. Мозес осмотрелся и подумал: «Где это я, куда меня занесло?»

Сквозь густо падавший со всех сторон снег он, как сквозь сетку, едва различал дорогу, незаметно отклонялся от направления, которое казалось ему правильным, и вдруг увидел себя окруженным ветвями, прутьями. Кусты, занесенные «по горло» снегом, тесно обступили его, простирая из-под белого покрова руки, словно просили о жалости, молили о спасении. «Куда я забрел?» — подумал Мозес и стал возвращаться назад, ставя ноги в глубокие, оставленные им самим следы на снегу и рассчитывая таким образом прийти к дороге, с которой сошел.

Долго бродил он, пока снова не почувствовал под ногами твердую почву. Подумав, что это дорога, он уверенно зашагал вперед. «Становится поздно», — подумал он, вглядываясь в завесу снега и пытаясь определить время дня. Но сквозь снежную сетку все представлялось сплошь серым. Неба не было видно, не было видно и земли, все было затянуто однообразной серой пеленой. Могло показаться, что еще очень рано или уже совсем поздно.

Теперь ветер, словно подгоняя его, дул в спину и помогал двигаться быстрыми шагами.

«Где-то здесь должен быть красный дом фермера-ирландца, что на полпути между Ретхиллом и моим немцем», — сказал он себе. Этот ирландец евреев к себе на порог не пускает, и Мозес поэтому всегда обходил его. «Но теперь, — подумал он, — при этих обстоятельствах, попробую зайти к нему — не выгонит же он меня в такую погоду».

Он снова попытался сойти с дороги, посмотреть, не видно ли где-нибудь поблизости поля, прилегающего к «красному дому», и снова наткнулся на кучи сучьев, на кусты, торчавшие из-под снега. Вскоре ноги стали погружаться в занесенные снегом болота.

«Я попал в вырубленный лес, — подумал он, — как же я попал на эту вырубку? Я здесь никогда не видел никакой вырубки… Необходимо выбраться из этого места, прежде чем наступит ночь». Так сказал он себе и зашагал со всей энергией и азартом молодости.

Он доверял своей интуиции и, считая, что взял правильное направление, не представлял себе никакой опасности. Снег… Чем может грозить снег? Хопода он не чувствовал, наоборот, он был разгорячен и шагал быстрым размашистым шагом.

Когда он таким образом прошагал с полчаса и не увидел дома, не встретил ни одной повозки, ни одного человека, а всякий раз, едва только пытался сойти на шаг или два с дороги, оказывался в окружении сучьев и кустов, — его начало охватывать беспокойство.

«Где я нахожусь? Должна же, — сказал он себе, — когда-нибудь кончиться эта дорога и вывести меня куда-нибудь». И он шагал дальше твердым поспешным шагом.

Теперь Мозес уже почувствовал усталость. От быстрой ходьбы и тяжелых тюков, которые тащил на себе, все тело было облито потом. Ветер слизывал с него капли пота, холод пронизывал его от кончиков ногтей до корней волос. Он ненадолго остановился, сбросил с плеч тюки и присел отдохнуть.

Между тем сквозь снежную сетку, висевшую перед глазами, заметил он, что окружающая однообразная серость стала темнее. Все перемешалось, расползлось, как бы стало оплошным расплывшимся пятном. А над этим пятном беспрерывно, бесконечно ткалась снежная сеть. Мозесу казалось, что его самого заткало в эту сеть и что ему из нее уже не выбраться. С каждой минутой становилось темнее, и не видно было, откуда берется эта сумеречность — сверху ли, снизу ли, — она возникает сама собой. А снежная сеть уже не бела, с минуты на минуту становится она синее и синее.

«Что же я сижу? Ведь скоро ночь!» Он быстро вскочил, вскинул на плечи тюки и снова зашагал.

— Ой, мама, помоги мне, — вырвался стон из его груди, — ведь я же тут погибну!

Он шел той самой дорогой, на которую раньше вышел. И вдруг остановился перед вставшими стеной деревьями, которых сквозь снежную завируху не заметил, пока не подошел вплотную и не наткнулся на них.

«Зачем я пойду сюда? Здесь я пропаду, — сказал он себе, — ведь я отсюда пришел сюда же…».

Мозес остался стоять посреди дороги, не зная, что делать.

— Мама, — снова вырвалось у него, — что мне делать? Что?

Ему стало жарко, от возбуждения и страха тело покрылось испариной, налипший снег таял, влага проникла до самого тела, он весь промок, рубаха прилипла к спине, а в башмаках ноги хлюпали, как в болоте.

«Что же мне делать, что? Нет, — сказал он себе, — в лес я не пойду… Там я пропаду… Пойду назад — сколько бы это ни длилось, я все же куда-нибудь доберусь».

— Мама, помоги мне, — громко воскликнул он и двинулся в обратный путь.

И тут послышался лай собаки. Мозес остановился. Лай доносился со стороны леса. Не долго думая, он пустился в лес, лай собаки пробудил в нем надежду.

Было уже темно, а снег падал так густо, что в двух шагах ничего не было видно. Мозес уже не шел, а бежал, хотя снега в лесу навалило много и ноги каждый раз все глубже проваливались. Вскоре он между деревьями увидел крышу дома и перевел дыхание. Уже успокоенный, Мозес направился к дому.

Света, однако, нигде не было видно. Это его удивило. «Если тут собака, должен же кто-нибудь здесь быть», — подумал он.

Из дома никто не вышел. Двери были заперты, окна закрыты ставнями. А изнутри несся лай собаки.

Мозес подошел ближе к двери. Собака с той стороны двери еще беспокойней металась, лаяла, но ни одна живая душа не вышла.

Мозес стучал в дверь. Собака внутри бесновалась. Казалось, она проломит дверь, выскочит и разорвет его в клочья. Но ни один человек не показался.

— Таково уж мое счастье, — проговорил Мозес, — никого нет. Буду стоять под навесом.

Чтобы укрыться от снега, он стал под навес. Собака не переставала лаять. Стоять на одном месте было трудно — Мозесу становилось холодно, ноги отяжелели, словно к ним были привязаны гири, и прилипали к месту, на котором стояли. Одежда, пропитавшаяся мокрым снегом, затвердела на холоде, он чувствовал, как затвердела, словно жесть, рубаха на теле. Его пробирала дрожь, начало знобить, помимо его воли и без его ведома зубы стучали друг о друга, как стекляшки, а под ногтями рук и ног кололо так, словно туда вонзались раскаленные иглы.

— Мама, я погибаю! — воскликнул он, полный жалости к себе. — Кто же за детьми присмотрит? Они же без меня пропадут… Мама, помоги мне, я ведь еще так молод!