Георгий Караславов - Избранное. Том второй

Коммунисты открыли в селе свой клуб. В основном здесь собирались молодые люди, прошедшие через войну, тайком читавшие в окопах «Работнически вестник», а по ночам распространявшие на позициях рукописные антивоенные листовки. Из околийского центра и из ближайших городов покрупнее в клуб приезжали знающие люди, рассказывали молодежи о политических событиях в Болгарии и за границей, объясняли, что непонятно. Илия Лоев проводил все свое свободное время в этом клубе, создание и обзаведение которого стоили его основателям больших усилий и неустанной беготни по домам старых и новых «тесняков». Илия был избран в руководство сельской группы коммунистов.

В былые годы во время молотьбы село словно вымирало. Корчмы и кофейни стояли пустые. Но в этом году каждый вечер, особенно по воскресеньям и праздничным дням, сельчане не упускали случая заглянуть в эти заведения, чтобы узнать политические новости. И самое большое оживление царило в клубе коммунистов. Говорили, что в Софии произошли волнения, что полиция стреляла в рабочих и есть убитые и раненые. В других городах тоже были убитые коммунисты.

«Смотри ты, ведь и у нас, похоже, делается то же, что в России!» — с радостью и тревогой думал старый Лоев и от любопытства не находил себе места. В клуб коммунистов он не заходил — считал, что там собирается одна лишь зеленая молодежь. Но однажды, узнав, что из города приехал человек, который будет рассказывать о внутреннем положении Болгарии, старик решил пойти его послушать. В небольшом помещении клуба собралось человек тридцать. Одни сидели на стульях, другие теснились на двух длинных скамейках, третьи толпились у прилавка, за которым молоденький паренек продавал разные мелочи, четвертые глазели на развешанные по стенам картины и портреты. Лоев старательно разбирал подписи под портретами, внимательно вглядывался в изображенные на них бородатые лица, будто бы сошедшие, как казалось старику, со страниц Библии. Прочтя одну из подписей, он вздрогнул и невольно отступил, чтобы получше разглядеть портрет. Неужели это и есть Ленин? Да, так и написано: Владимир Ильич Ульянов (Ленин). Большой лоб, высокие залысины, бородку, усы — все хотел запомнить старый Лоев, словно именно в них таились ум и сила этого прославленного человека. Глаза у Ленина были чуть прищурены, но взгляд, казалось, спрашивал именно его, Лоева: «А какой путь выбрал ты?»

Старику показалось неудобный столько времена глазеть на портрет, и он отошел в сторонку. В комнату вошли его сын Стоян и Русин Гашков. Русин заметил тестя, смущенно кивнул ему, но тут же перевел взгляд в сторону и уставился на невысокого платного человека, сидевшего в углу на скамейке. Русин вздрогнул от неожиданности, потом радостно улыбнулся и покраснел. Человек, разговаривавший с Илией и каким-то еще приезжим, тоже заметил Русина, вскочил и бросился к нему. Они обнялись, похлопали друг друга по плечам и расцеловались.

— Господин подпоручик! Вы здесь? И я ничего не знаю! — восклицал Русин, не сводя с гостя восторженного взгляда.

— Какой я тебе теперь господин подпоручик! — с ласковым укором заметил крепыш. — Ни погон здесь нет, ни военной дисциплины, сейчас мы с тобой просто товарищи.

И, как всегда бывает в подобных случаях, бывшие фронтовики, офицер и солдат, принялись расспрашивать друг друга, как удалось им бежать из плена, где и сколько времени пришлось им скитаться, пока не добрались они до болгарской земли, какие довелось пережить приключения. Затем полились воспоминания из окопной жизни.

— Это мой взводный! — хвастался Русин обступившим их товарищам, которые с интересом прислушивались к разговору.

Бывший подпоручик рассказал, как Русин Гашков спас его от военного суда и расстрела.

— Скажи он тогда хоть слово, и вся наша ротная группа «тесняков» полетела бы к чертям, — добавил он. — Потом мы и его привлекли, и неплохо работали вместе…

Старый Лоев слушал и радовался. То, что он узнал о зяте, было для него новостью. До сих пор Лоев считал Русина просто хорошим парнем, старательным работником и рачительным хозяином. Ему и в голову не приходило, что Русин еще на фронте встал на новый путь. Ясно, почему он так сошелся с Илией! Каждый вечер вместе, возвращаются бог знает когда, ходят по собраниям, читают газеты. Однажды заперлись в чулане, возились там с листовками, а потом исчезли куда-то и вернулись лишь на рассвете.

Одно только тревожило старика: с каждым днем сват Добри становился все злее и злее. И как ни таился Русин, отец, очевидно, догадывался, что у того на уме. А сам не догадается, так найдутся подсказчики, надоумят. Рано или поздно между отцом и сыном непременно вспыхнет ссора. Вот чего боялся старый Лоев. Гашков как-то уже намекал Тинке, что ее братья испортили ему сына. А сегодня Лоеву стало ясно, что еще на фронте Русин сам выбрал этот путь. Только Гашков все равно этому не поверит… И тогда достанется всем: и сыну, и невестке, и всему, что есть в доме живого. А больше всех — Тинке. На ее голову обрушатся все громы и молнии. Тинка пожалуется матери, а чем та ей сможет помочь? Только зря будет старуха страдать и сохнуть…

Но когда бывший взводный командир Русина начал рассказывать о внутреннем положении в Болгарии, все беспокойные мысли и заботы покинули Лоева, и он, прислонившись к стене, жадно ловил каждое слово оратора. Казалось, чья-то невидимая рука сбрасывает с его глаз старую рваную повязку. И все вокруг словно бы посветлело. Теперь Лоев еще яснее понял, почему болгарские коммунисты защищают новую русскую власть. И почему царь Борис назначил на пост министра внутренних дел представителя «широких» социалистов, этих буржуазных прихвостней. «Каждый, кто борется против коммунистов и Советской России, попадает в любимчики болгарской буржуазии, — сказал оратор. — А тот, кто за коммунистов и Советскую Россию, тот и за свой народ».

«Что верно, то верно», — подумал старый Лоев и выпрямился, словно с плеч его упал тяжкий груз.

Молотьба подходила к концу. На токах домолачивали вручную последние, самые крепкие и лучшие колосья, которые не поддавались кремням волокуши, копытам волов и лошадей. Зерно в них было самое крупное, и его обычно оставляли на семена.

Одна за другой умолкали веялки, которые столько дней грохотали, выплевывая тучи половы. Подымавшийся время от времени ветер выметал крыши навесов на токах и засыпал улицы половой, которая вместе с пылью устилала их толстым, днем раскалявшимся слоем. На рассвете в поле тянулись телеги, к обеду они возвращались в село заваленные кукурузными стеблями — начинался сбор кукурузы.

Доканчивали молотьбу и у Гашковых. Большую часть земли Гашков сдавал испольщикам, но самые лучшие ближние участки оставлял себе.