Георгий Караславов - Избранное. Том первый

«А что будет, если я заявлю о себе сам?» — подумал вдруг Юрталан.

Он вспомнил много судебных дел, много приговоров. Тех, кто сам на себя заявлял или признавался в преступлении, наказывали легче, судьи относились к ним более снисходительно. Если он все расскажет, судьи, наверно, удивятся: убийство было совершено неумышленно и к тому же десять лет назад. Примут во внимание давность, немного, может быть, потаскают его — и освободят.

Весь вечер, ночь и следующий день Юрталан думал только об этом — сознаться ли и, если он сознается, как отнесутся к нему и к чему присудят? Иногда он заносился в мечтах — представлял себе, как судьи хвалят его за добровольное признание, ставят в пример другим, выносят оправдательный приговор и отпускают на все четыре стороны.

Юрталан не выходил из дому, и ему уже казалось, что с того дня, когда он во второй раз был у Казылбашевых, прошла целая вечность. Разговор с Севдой, ее пугающее суровое молчание всплывали в его памяти, как далекие и смутные воспоминания о довоенном времени.

В воскресенье после обеда к ним в гости пришел Иван. Давно, очень давно не переступал он порога братнина дома, а если и приходил, то лишь на похороны да на поминки. Смущенный и какой-то растерянный, он вошел в кухню и сел на краешек стула, словно ожидая, что его выгонят. Юрталан весь передернулся от злости. Зачем пожаловал этот незваный гость, с которым он и на улице едва здоровался? Кто его звал, да еще в такое время? Это нежеланное и неожиданное посещение спутало весь ход мыслей Юрталана.

— Ты, говорят, болеешь? — спросил Иван, с любопытством и состраданием поглядев на брата.

— Нет! — хмуро ответил Юрталан. — Кто тебе сказал, что я болен?

— Позавчера встретил Алекси и спросил: что, говорю, отец делает, почему его не видно в кофейнях?.. Лежит, говорит, болеет.

— Болеет, — скривился Юрталан. — Много он знает.

— Вот я и решил заглянуть — может, думаю, и впрямь расхворался…

— Хорошо сделал, что пришел, — вмешалась старуха, робко глянув на мужа. — А то так и не собрался бы нас проведать.

— Нет, почему же, собрался бы… — пробормотал Иван.

— Что же это я не спрошу тебя, — всплеснула руками Юрталаниха, — как жена твоя поживает, невестки, ребятишки — все ли в добром здоровье?

— Слава богу, все здоровы, — ответил Иван и повернулся к брату. — Ну, а ты как, Тошо? Тебя что-то совсем не видать.

Юрталан помолчал, силясь придумать что-нибудь, но в голову ничего не приходило, и он пробормотал:

— Да ведь знаешь как… Возьмешься за какое-нибудь дело и уж не можешь его на середине бросить…

Юрталан надеялся, что брат не станет его расспрашивать, но Иван не утерпел.

— Что же ты такое затеял, что из дома выйти не можешь? — шутливо спросил он.

— Я выхожу, как это не выхожу, — ответил Юрталан.

— Так, так, — отозвался Иван, разглядывая ввалившиеся щеки брата, темные круги под глазами, глубокие морщины на лбу, так стягивавшие кожу, что лицо его казалось ссохшимся и маленьким, как у мертвеца. Никогда он не видел брата таким изможденным и измученным. Что-то с ним происходит, что-то жжет и сушит его изнутри.

Иван повел разговор о севе, о зиме, о полях и хозяйстве, но Юрталан только неохотно поддакивал и цедил слова сквозь зубы. Иван сидел как на иголках, понимая, что пришел некстати, неестественно закашлялся и, хотя просидел очень недолго, поднялся, собираясь идти. Но старуха сняла с полки кофейник.

— Посиди, куда тебе спешить? Посиди, кофейку выпьем, — настойчиво попросила она.

— Подожди, выпьем по чашке, — сухо проговорил Юрталан.

За кофе они закурили, разговорились и заспорили о политике. Юрталан оживился, почувствовал прилив сил, глаза у него заблестели, как в былые времена, когда он обходил своих избирателей и метал громы и молнии против Пеню Пандурова. Но как только Иван ушел, Юрталан опять опустился на стул у окна, и тяжелые мысли, как осы, снова закружились у него в голове.

Ужинали поздно, — всё ждали Алекси, но так и не дождались.

— Знаешь что, — сказал Юрталан жене, и та радостно дрогнула, потому что никогда он не говорил с ней так мягко и доверительно, — решил я пойти и сам заявить, а там будь что будет.

— Кому заявить, Тошо?

— Властям. Расскажу все прокурору.

— А если тебя посадят?

— Донесет та мерзавка, все равно посадят, — сказал он твердо. — А если я сам заявлю, может… может статься, что и оправдают.

— Оправдают? — переспросила она с надеждой.

— А и засудят, так полегче. Кто сам сознается, тому дают меньше.

— Что ж, раз так, — иди.

Но Юрталан опять задумался, повесив голову, и ничего ей не ответил. Старуха грустно смотрела на него, и глаза ее медленно наливались слезами.

— Боже мой, боже! — Она глубоко вздохнула и начала убирать со стола.

Юрталан не думал больше о том, как его арестуют и станут таскать туда-сюда, его не волновали злобные людские сплетни, не заботили предстоящие мытарства и расходы. Он думал только о том, как пойдет к прокурору и как расскажет ему обо всем… Доходя до самого убийства, Юрталан каждый раз останавливался. Ему хотелось повернуть дело так, что он не бросал камня, а просто погнался за мальчишкой. Тот упал, ударился неловко и умер на руках у Юрталана, когда он тащил его в село. А потом, мол, испугавшись, что его обвинят в убийстве, Юрталан ночью похоронил парнишку… Но как может человек убиться при падении? Чем он ударился — пахом или грудью? И как можно удариться на перепаханном кукурузном поле?

На месте поля когда-то была роща. Там и теперь еще есть дубовые корни, которые временами дают побеги, и их приходится обрубать. Вот на такой острый пенек и напоролся мальчик.

Уже третий день Юрталан в сотый раз обдумывал и переживал это место своего рассказа. Да, он помнит, близ дороги был такой пенек, может, он еще сохранился. Как раз там и упал паренек и убился. Никто этого не видел, не было никаких свидетелей. Как набожный человек, Юрталан кается в своем грехе — похоронил христианскую душу тайно и без отпевания. Пусть судьи решат, как велика его вина…

В эту ночь Юрталан не слыхал, когда вернулся Алекси. Но слабый скрип деревянной кровати в верхней комнате прервал его чуткий сон. Он широко раскрыл глаза, повернулся к окну и прислушался. Но его слух не улавливал ничего, кроме знакомого обманчивого шума холодных, тихих зимних ночей. Нет, то был не шум, а однообразный продолжительный звон, который как бы рождался в тишине. Юрталан вслушивался в этот звон, только когда бывал чем-нибудь озабочен. В эту ночь он спал мало, но короткий сон освежил его. Приятно было ему полежать так спокойно, в тепле. Мучило только вечное желание закурить — затянуться теплым табачным дымом. Но вставать было лень, не хотелось курить и в постели, тогда пришлось бы высунуть руку на холод. Который час? Печь давно остыла; в такие холодные ночи она остывала задолго до утра.