Георгий Караславов - Избранное. Том первый

— Мало, — говорил он вслух сам себе, — не хватит даже ночным да полевым сторожам заплатить. А на еду? А на корм скоту?

И с пшеницей плохо и с кукурузой плохо, думал он, до новины не прокормиться. Надо и налоги заплатить — хоть сколько-нибудь; в прошлом году обошлось, а в нынешнем как придет сборщик, так прямо с ихнего двора начнет. Накопились другие мелкие долги, и нельзя больше затягивать их уплату. Вот уже пять лет, как семья не может свести концы с концами… Правда, не они одни — все село по уши в долгах и недоимках, но как расплачиваться с ними — об этом каждый сам должен думать.

Когда кукурузу провеяли, старуха принесла два мешка и положила их около кучи зерна.

— Насыпайте! — скомандовал Иван.

Тут Пете выскочил из-за веялки, прыгнул на кучу, и зерно рассыпалось по всему гумну.

— Вот я тебе покажу, постреленок! — крикнула на сынишку мать, догнала его и шлепнула.

Мальчуган побежал прочь, радостно гогоча, как гусенок, за которым гонятся. Но вдруг ему попалась под ноги брошенная лопата, он раскинул ручонки, плюхнулся низком и разревелся. Старуха бросила мешок и кинулась поднимать внука.

— Вставай, внучоночек, вставай! Она тебя убить хочет!

Тошка даже зажмурилась, так кольнули ее эти слова, и сжала губы. Слезы готовы были хлынуть у нее из глаз, но она проглотила их, задыхаясь от острой душевной боли. Она подмела метлой к куче рассыпавшуюся кукурузу, насыпала мерку зерна и оглянулась на Ивана. Иван в это время, ругаясь, гнал с гумна соседского поросенка. Старуха, вытирая личико Пете, повернулась к сыну.

— Опять пропал где-то! — закричала она. — А тут помочь некому.

— Я помогу! — послышался сзади нее чей-то голос.

Старуха выпустила ребенка и выпрямилась.

— Или́я, да ты ли это? Как ты во двор прошел?

— Через задворки тетки Дины. Есть у меня одно дельце к Ванё, — ведь целое лето не виделись.

Тошка перестала мести, улыбнулась из вежливости и, кивнув, сказала:

— Добро пожаловать.

Старуха метнула на них пронзительный взгляд и прошипела тихо:

— Откуда он приперся, этот Вылюоловский бродяга!

Но сразу же улыбнулась и подошла к нему:

— Ну, добро пожаловать! Как живете дома, Илийко, что делаете, все ли живы-здоровы, с детишками все ладно ли?

— Что им делается? Играют.

— Дай боже, чтобы все ладно было. А наш сейчас чуть не убился. Я говорю снохе: не трожь его, пускай играет, да ведь с ребятами всегда так — где у них игра, там и беда…

Но Илия не слушал старухиной воркотни. Он что-то ответил ей, отодвинул в сторону тяжелый мешок и пошел навстречу Ивану. Иван покраснел от беготни, дышал тяжело и быстро. Приятели сначала разговаривали громко, мало-помалу удаляясь, и, наконец, стали шептаться в сторонке. Старуха, как ни напрягала слух, не расслышала ни словечка. Но она не сомневалась в том, что говорят они о чем-то дурном, и то и дело бросала злые взгляды на широкую спину Илии. Иван стоял лицом к матери, и, как ни старался спрятаться за приятеля, видно было, как он пугливо моргает, отрицательно качая головой. Илия размахивал руками, и его широкие плечи так и ходили под тесной полинявшей рубашкой. Время от времени он тыкал пальцем в сторону Ивана и, как будто угрожая, убеждал его в чем-то. Старуха дрожала от огорчения, злобы, страха. Ей хотелось подбежать к собеседникам, выругать их и прекратить этот разговор. Наконец Иван кивнул — должно быть, согласился на что-то.

— Так! — сказал Илия и хлопнул его по плечу, глядя на его осунувшееся лицо. — Теперь давай перетащим кукурузу.

— Не надо, если тебя самого работа ждет… Много ли ее, кукурузы-то? Я и один перенесу… Не велико дело…

— Никакой у меня работы нет, помогу, — отозвался Илия.

Он ощупал полный мешок, скрутил его конец и, крякнув: «Хай, хоп!» — взвалил ношу на спину.

Работая, Илия шутил, поддразнивал других, смеялся. Он знал, что этим людям не до смеха, но именно потому старался их немного развлечь. В этом доме он чувствовал себя своим человеком. Правда, так было только при жизни Минчо. Теперь же все тут всегда сидели как на иголках, смотрели друг на друга подозрительно, а Тошка решалась улыбнуться не раньше, чем старуха усмехалась уголком губ. Иван выглядел каким-то запуганным, а в глазах старухи горел нехороший огонек. Илия слышал о ссорах и дрязгах в их семье, но думал, что все это уже прошло и миновало.

Тошка как ни сдерживалась, а все-таки немножко дала себе волю — ведь душа ее изголодалась по шуткам и смеху. Но как только она открыла рот, ее сразил злобный взгляд из-под черного платка.

— Так! Так! Показала-таки свои рога! — ворчала себе под нос старуха. — Только и остается, что подмигнуть ему. Дойдет и до этого, если еще немножко языки почешут…

Иван поднял последний мешок. Старуха перекрестилась и опустила руки.

— Дай, господи, живыми-здоровыми будущего года дождаться… да чтоб он урожайный был…

Илия и Тошка молча глядели в землю. Иван вернулся и, прислонившись к веялке, зажег цигарку. Только тогда Илия словно вспомнил слова старухи.

— Плохой нынче год выдался, — сказал он.

— И год плохой и цены плохие, — вздохнул Иван. — Дед Петко Кошунтия уверял, что кризис — это божья кара.

— Все от бога, — вставила старуха, покачав головой.

— Кризис от войны! — резко возразил Илия и повернулся к Ивану. — Помнишь, в прошлом году? Дед Толю рассказывал в Митошевой корчме, что господь явился ему во сне и сказал: «Кризис пройдет, если вы пожертвуете в церковь полиелей да заколете теленка на святую Петку…» Тут Минчо встрял в разговор и принялся все объяснять деду. Слово за слово, сцепился с Тракевым. Да как начали они горло драть, матушки мои, как взялись друг друга шпынять! Тракев — учитель, знает много, а не выдержал, сдался. «Ученый, да правда не на твоей стороне», — стали ему говорить люди. Тут и я увидел, что за человек Минчо… Скольких людей он уму-разуму научил…

— Научил… — неопределенным тоном проворчала старуха и низко надвинула на глаза черный платок.

Тошка отбежала в сторону, закрыла лицо передником и всхлипнула. Приятели переглянулись. «Зачем ты?» — упрекнул Иван Илию глазами. «И сам не знаю», — виноватым взглядом ответил тот и в смущении принялся перебирать бахрому на своем кушаке.

И сразу все вокруг затихло, замолкло, словно не осталось на гумне ни одной живой души. Умолк и Пете; присев на корточки, он лил из тыквенной бутылки воду в ямки на гладком утрамбованном гумне, заливая паучков и букашек. Иван хотел было что-то сказать, но прикусил язык и виновато посмотрел на Илию. Почему расплакалась Тошка? Потому, что они заговорили о Минчо, или потому, что ей невтерпеж стали постоянные придирки свекрови?.. А что, если она расскажет обо всем Илии, пожалуется ему? Иван украдкой взглянул на мать и задумался. «Нет, не станет она жаловаться, — успокоил он себя. — Не посмеет она отойти с ним в сторону. Что тогда подумает мама? Да и кто-нибудь чужой может ее увидеть…» Иван успокоился, но ненадолго. Новые мысли хлынули ему в голову, новые подозрения сковали его. Тошка может пожаловаться какой-нибудь женщине. Тогда уж наверное все разгласится. И опять все неприятности свалятся ему на голову. Он представил себе, как укоризненно смотрит на него Димо, говоря: «Других учим, а нас некому научить. Нельзя так, Ванё, стыдно». Васил Пеев, тот просто выругает его, и ему, Ивану, крыть будет нечем. Но больше всего он боялся Димо. Тот заведет разговор издалека: «Ты малый неглупый, а бабы, они дуры… Тошка тебе не просто невестка, она вдова твоего брага — с ней надо получше обходиться… а всякие мелкие расчетики ты брось… Наконец, ведь и она человек, и ей жить хочется…»