Георгий Караславов - Избранное. Том первый

Махмузче был славный малый, он часто заходил к Минчо, расспрашивал его о разном, учился у него. Говорили, будто в семье у него нелады. Махмузка, мать Ангела, то и дело его ругала:

— И откуда только ты привел мне такую сноху-голодранку, неужто не было для тебя других девок, чтоб тебе пусто было с твоей любовью, чтоб и ей пусто было, крале твоей — ведь она нам весь дом погубила, — чтоб ей сдохнуть хоть завтра, ты бы тогда одумался, дурак, взял бы себе другую!..

Но сноха, как ни изводила ее свекровь, и не думала умирать. И вот однажды Махмузка схватила кочергу.

— Вон, сука негодная, — заорала она, — ты сына моего околдовала, навязалась ему на шею, голая, как палка!..

Ангел стал было заступаться за жену, а мать и его грызть принялась. Грызла-грызла, пока не опротивело ему все на свете, ну он и пустил в себя пулю.

— Слаб, — сказал о нем Минчо, — сдал.

Муж, как живой, стоял у Тошки перед глазами: он тогда прислонился к копне и казался таким сердитым, словно у него отняли все его достояние. Спустя несколько дней Минчо опять завел разговор про Махмузче и на этот раз осудил его еще строже. Вот и ее, Тошку, он так же осудил бы. «Слаба», — сказал бы он. И не стал бы даже спрашивать, почему она так поступила, не стал бы искать для нее оправдания. Жизнь сурова, это он знал. Но он боролся. А она, Тошка? Что же это она задумала?

Кто-то хлопнул дверью, ведущей в комнату, немного постоял на пороге, прислушиваясь, потом направился к чуланчику. Тошка приподнялась, вытерла глаза, поправила волосы.

— Мама!

— Я здесь! — сказала Тошка.

Пете пробрался в чуланчик ощупью.

— Что ты тут делаешь в темноте, мама?

— Ничего. Работаю.

— А почему бабушка сказала, что ты в тартарары провалилась?

— Бабушка ошиблась.

— Так что же ты тут делаешь?

— Так, работаю.

Пете помолчал, как будто догадываясь о чем-то.

— А ужинать придешь? — быстро спросил он.

— Мне есть не хочется.

— Хочется, только ты сердишься.

— Я не сержусь.

— Нет, сердишься.

— Кто тебе сказал, что я сержусь?

— Бабушка. Она крикнула дяде: «Значит, и ты рассердился, как невестка?»

— А дядя что на это сказал?

— Ничего не сказал. Он всегда молчит.

Тошка поняла: значит, что-то встало и между сыном и матерью. Старуха постоянно поклевывает его, словно курица, кричит на него, злится. Может, она задумала его женить? Может, решила привести в дом другую сноху и натравить ее на Тошку? А вдруг молодайка окажется хорошей женщиной?.. «Ох, если бы так, если бы так!» — вздохнула Тошка. Но ей в это не верилось. Ведь Иван тоже на нее зол, смотрит, словно буйвол.

— Мама, мне спать хочется, — сказал Пете и потянул ее за платье.

— Сейчас, родимый, сейчас…

Тошка еще долго думала, долго вертелась на постели. Нет, она не умрет. Она будет жить. Жить в память о Минчо, ради Пете. Она будет работать и воспитывать сына. Вырастет он большим, и люди будут уважать его, а девушки станут бегать за ним себя не помня. Мать ни в чем не станет ему перечить, только будет заботиться о нем да радоваться на него. И будет помогать ему, насколько это в ее силах. Все пройдет, все уладится. Оскорбительные слова старухи забудутся, как дурной сон. Вот когда Ивану придется краснеть от стыда! Но Тошка его простит, Тошка словечка худого ему не скажет. Только бы дожила до этого времени старуха — увидит она тогда, как Тошка заботится и о ней, как она платит добром за прошлые обиды. Тошка будет беречь ее, словно крашеное яичко, будет лелеять ее в память о Минчо. Вот увидит она.

Тошка решила никому не жаловаться, но она была уже не в силах жить у свекрови.

Не слова сыпались из уст старухи, а змеи, гадюки… Сначала Тошка хотела было собрать свои пожитки и бежать к тетке Геле. Как ни плохо там, думала она, а хуже, чем тут, не будет. Но немного погодя она раздумала. Ведь придется взять с собой ребенка, ютиться в тесной каморке; тетка потерпит день-два, а потом подожмет губы. Тошка уже вдоволь хлебнула горя в ее доме, так ей ли не знать?

Заявить, что она хочет отделиться, жить с ребенком сама по себе? Но где? Кто же позволит ей жить в этом доме самостоятельно? Вот когда старуха и впрямь уморит ее оскорблениями, уморит наверное. Да и по всему селу звон пойдет. Ославят их, чего только не выдумают про них злые люди.

Она пожалуется Димо. Все ему расскажет, а он пусть выговорит им. И все останется в тайне, никто чужой не узнает про их домашние дрязги. Старуха и тут взъерепенится, а Тошка чем виновата?

Как-то раз Димо проходил по их улице и зашел к ним. Старуха мяла коноплю на гумне. Тошка приняла гостя, увела его под навес и рассказала ему о своих горестях. Говорила она то спокойно, ровным голосом, словно читая вслух книгу, то принималась плакать, давясь слезами, всхлипывая и не зная, в каком порядке рассказывать. Димо слушал молча. Но ясно было, что все это ему очень не нравится.

— Я уже раз говорил ему, — сказал он наконец, угрожающе мотнув головой.

Тошка ахнула от удивления и широко раскрыла глаза.

— Говорил? С кем ты говорил? Когда говорил?

— С Иваном. Недавно.

— Про меня говорил ему?

— Про тебя, конечно. Тут ведь сплетни пошли…

— Какие сплетни? Когда?

— Дурацкие сплетни. Будто не ладишь ты с теткой Мариолой… Это твоя тетка Гела слух пустила… А жене моей про то рассказывала тетка Кина Бунарджийкина.

Тошка побледнела, губы у нее задрожали.

— Дядя Димо, — проговорила она умоляющим голосом, — да ведь я никому ни словечка не проронила… Никому на свете… Вот тебе сейчас… а больше никому.

Но тут она вспомнила, как плакала при тетке Геле. Вот откуда все пошло. Вот откуда сплетни. Только сейчас Тошка поняла, почему Иван и свекровь так на нее косятся… «Тетя Гела!.. Тетя Гела! — повторяла мысленно Тошка. — От нее все пошло».

— Ну, Ванё я хорошенько проберу, — пообещал Димо. — А ведь когда я его спрашивал, есть ли хоть доля правды в этих толках, он сказал, что «мама-де надулась, а за что надулась, не знаю»…

— Он правду тебе сказал… это все мать… А он только молчит, но как будто сердится… На меня и не взглянет, слова мне не скажет.

Тошка старалась оправдать деверя, опасаясь, как бы Димо не выбранил его слишком сурово. И она знала, что во всем виновата свекровь.

— В этом доме и его слово должно быть слышно! — строго отозвался Димо.

— Только знаешь, дядя Димо, — с робкой мольбой проговорила Тошка, — эти наши разговоры пусть тут и останутся — дальше не пойдут… никому про них не сказывай.

Ей хотелось добавить: «Тете Веле не говори», — но она смутилась, запнулась и больше уже не могла выговорить ни слова.

Тошка боялась, как бы Димо не пересказал их разговора жене, а жена его не разболтала об этом по всему селу. Димовица была женщина строгая, молчаливая, но ведь когда речь идет о таких делах, трудно не проговориться. А Димо и в самом деле рассказал жене о своей встрече с Тошкой. И он даже спросил у жены совета — кого лучше пробрать: Ивана, старуху или обоих?