Георгий Караславов - Избранное. Том первый

— Ну да, Малтрифоница. Когда ты горло драла на гумне, она за оградой подслушивала.

Старуха замерла как громом пораженная. Как это она не догадалась? Как не вспомнила, что соседи у них злодеи — только о том и думают, как бы сожрать семью Мариолы вместе с лохмотьями. «Малтрифоница, а?.. ну, погоди, постой, — грозилась в душе старуха. — Только попадись она мне на зуб… увидит, какую трепку я ей задам…»

— Слушай, сынок, — начала вдруг старуха тихим, печальным голосом. — За что ты на меня кричишь, как на цыганку? Ведь если я что и сказала, так тебе же добра желаючи… Не обманывайся, что Вылюоловче только к тебе приходит… Ради нее он приходит, сам хорошо знаешь… Ведь баба как тесто — мягкая, что хочешь из нее лепи… Вот зайдет он раз, зайдет два, а там, глядишь, сладится у них дело, ты и не заметишь, как у тебя добришко твое свистнут… Время-то летит быстро, скоро год исполнится, а мы всё спим…

— Слушай! — сердито проговорил Иван. — Тут все равно ничего не поделаешь. Лаской, может, и задержим ее на какое-то время… А если ты и дальше будешь над ней издеваться, она и года не дождется, обвенчается с кем-нибудь и была такова.

— С черной землей она обвенчается!.. — прошипела старуха, и глаза у нее загорелись.

— Да и все село про нас звонить будет, — сказал в заключение Иван.

Старуха лежала в постели, переворачиваясь с боку на бок, и думала. От Ивана она помощи не ждала. Иван ей изменил. А надо что-то делать, думала она; ведь пройдет год, Тошка выйдет замуж, и тогда ее поминай как звали… Если сидеть сложа руки, пропадет все их добро. Хозяйство развалится, останутся они голы-босы, как беженцы. Но что же делать-то? Вот кабы расхворалась она, скажем, горловой чахоткой заболела или рожей заразилась, или кабы гнойный нарыв у нее вскочил. Худющая она, на вид слабая, а с тех пор, как вышла за Минчо, ни разочка не охнула. Люди простужаются, всякими болезнями болеют, только она ни разу не слегла, только она никогда не лечилась. Пошмыгает носом день-два, и все. Эх, кабы она порезалась или расшиблась, кабы слегла от заражения крови; кабы водой ее унесло, громом убило…

Чего только не передумала старуха. И все металась на постели, все отчаивалась: ничего ей не сделается, суке паршивой, здоровая, как камень… А ждать дольше нельзя. Вот пройдет зима, а весною все с головой уйдут в работу, год и пролетит. Да, может, она и годовщины не дождется. Взять, к примеру, Мину Хаджийкину — на шестом месяце после смерти мужа замуж выскочила! И никто ее ни словом не попрекнул. «Что ж, — говорили все, — кто помер, тот помер, а живому жить хочется». Пускай хоть завтра свое барахло забирает, никому она не нужна, только бы чужого добра не трогала.

Старуха целиком погрузилась в эти мысли. Что же можно сделать? Говорят, что если сонному влить в ухо ртуть, так он и не заметит, как кончится. А еще говорят, будто помрешь сразу, если вонзят тебе острую иглу между шеей и затылком. И никто даже не узнает, отчего ты помер. Но все это только рассказывают, а сама она ничего такого не видела своими глазами и не знает, правда ли так может быть. А если не удастся? Матушки! Что тогда будет! Поволокут ее на старости лет незнамо куда. Нет, так нельзя!.. В чем толку не знаешь, за то не берись. Да и больно крепкое сердце надо иметь для такого дела… А уж если что делать, так делать, когда Тошка заснет. И опять-таки много силы нужно, чтобы решиться…

«Нет, нет!» — отогнала от себя старуха эти замыслы и заметалась на постели, как рыба на берегу. Нечего об этом и думать, не может она так сделать… По-другому надо, так, чтобы не своей рукой, а будто все по ошибке вышло… несчастный случай. Толкнуть ее да вылить на нее котел кипятку… Ожоги — страшное дело. Сильно обожженный человек редко выздоравливает… Да ведь как ее обольешь всю целиком? Только ноги обваришь. Изувечишь ее и… тогда еще хуже будет — на леченье деньги швырять придется.

Временами старуха в отчаянии откидывала голову и вслушивалась в ночную тишину. Она слышала стук своего сердца, в ушах у нее шумело. Время проходило, а сон не шел к ней. Два раза пропели петухи, похолодало, тьма рассеивалась. По балке над постелью прошла кошка; глаза ее засветились, как два фонарика, и погасли. Собака пробежала через двор, остановилась, почесалась лапой и где-то улеглась. У Малтрифоновых корова замычала так, как будто собиралась телиться, по большой дороге протарахтела телега. А старухе чудилось, будто это не стук колес, а шаги времени. Скоро рассветет, зашевелятся люди, крикнет пастух, день протечет, как протекают все другие дни; пройдет он, потом опять настанет ночь, тяжкая бессонная ночь. А она, Мариола, опять ничего не придумает, опять ни на чем не остановится. И будет еще много таких же дней, много таких же бессонных ночей, и наконец настанет день, когда Тошка возьмет Пете за руку и уйдет в свой новый дом. А что тогда? Всё разделят, разорвут на кусочки, ограбят, как башибузуки… Вылюоловче ли то будет, или другой, все равно кто-то вцепится в их достояние и разграбит его, хоть и капли пота не пролил, чтобы его нажить…

И как только старуха подумала об этом, она затряслась, как помешанная. Ведь она жизнь свою вложила в это хозяйство, она крошку по крошке собирала его для своих детей, для своих внуков, а какой-то чужой дармоед явится на готовенькое, схватит ее добро, вырвет из ее рук и слопает у нее на глазах… Нет, не бывать этому, пока она жива!.. А все-таки так и будет, если только она не сладит дело вовремя. Надо что-то придумать, надо на что-то решиться. На что-то верное, чтобы не вышло ошибки. Ведь если с первого раза не удастся, дело может обернуться плохо. Посоветоваться с сестрой? «Нет!» — решительно отбросила она эту возможность. Таких дел не надо знать двоим. Потому у волка шея толста, что в одиночку работает. Ивану тоже не надо говорить. Какой-то он мягкотелый. «Брось это, скажет, не хочу я этого…» Да он еще ребенок; не он сам наживал добро, не знает, как зернышко по зернышку собирают…

Вот плохо только, тревожилась старуха, если Тошка захочет выйти замуж скоро. А уж она не замешкается. Раз пошли толки по селу, найдутся люди, подучат ее. И мужа ей подыщут, и скарб ее перетащат, и все по закону сделают… «Не буду больше ее бранить! — обещала она себе. — Верно говорил Иван: у нее голова заболит, а всё мы виноваты будем. Если я стану ее ругать, она промолчит, перетерпит, а потом побежит к людям и нажалуется. А людям только того и надо: охают над тобой, жалеют тебя, а как помочь тебе нужно, так норовят чужими руками помогать… Не буду больше ее колоть, не буду! — снова обещала себе старуха, словно боясь позабыть это решение. — Словечка худого ей не скажу, пускай она поуспокоится, да и в селе про дрязги наши позабудут… Ишь, как она вся насторожилась, может ей и впрямь что-то в голову приходит… Кто про других плохое думает, тот бережется».