Георгий Караславов - Избранное. Том первый

— Ивана, — мгновенно решила Вела. — Если ты хоть слово скажешь тетке Мариоле, она сразу же с нами разругается… Да она и внимания не обратит на твои уговоры…

— Только смотри — обо всем этом молчок; никому не проболтайся, слышишь? — напомнил ей Димо.

— Кому я буду говорить? — отозвалась она немного обиженным тоном. — А вот ты постарайся их помирить, чтоб над ними люди не смеялись.

Но уже вечером она встретила свою младшую золовку и все ей рассказала. Золовка пересказала ее слова сестре. Сестра жила рядом с Арнауткой и в тот же вечер прибежала к ней спросить, правду ли болтают про семью Тошки.

— Правду, как же не правду!.. Уморят они мне бабенку, цыгане проклятые… Нынче же пойду заберу ее… сию минуту пойду!

Но Арнаутка только грозилась. Никуда она не пошла, потому что после первых сплетен Иван обещал выгнать ее прутом, если опять увидит ее у себя во дворе. Однако никто не мог запретить ей шнырять по селу. И на другой же день все узнали, что Мариола Сайбийка решила выжить из дому свою сноху. Все только об этом и говорили. Женщины останавливались на улице, переговаривались через ограды, расспрашивали друг дружку, преувеличивали, выдумывали.

— Уж так ругались, бабоньки, чуть глаза друг другу не повыцарапали!..

— Ну и бой-баба эта Сайбийка… Огонь!..

— Не лает, а кусает, словно мельникова собака…

— Да и молодуха ихняя — тоже ягодка… В тихом омуте черти водятся…

— А когда они ругались, говорят, будто вся улица послушать сбежалась…

— Добро бы только ругались, а то ведь в драку полезли, насилу Мал-Трифон их рознял, а не то они бы космы друг другу повыдергали.

— Так это Мал-Трифон их рознял?

— Он самый.

— А чего он совался? Пускай бы поубивали одна другую.

— Взбесились, должно быть! Что ж, ведь обе они вдовы, ха-ха-ха!

Димо еще не говорил с Иваном, а слух о бабьих пересудах уже успел дойти до старухи. Кина передала ей все, что говорили в селе. Мариола вскипела. И опять взъелась на Тошку.

— Ну и стерва! Ну и сука! Что ей — нечем заняться, что ли, — только и дела, что таскаться к людям да плакаться! Я ей покажу… Выгоню из дому, тогда хоть в будет трепать языком, так не зря!..

Но и на другой день она не нашла удобного случая накинуться на Тошку. И только было собралась, как во двор вошли Иван и Димо. Они молча направились к гумну. По всему было видно, что оба чем-то раздражены.

— Откуда взялись сплетни, это уж не так важно, — сердито проговорил Димо. — Помнишь, я тебе и раньше намекал, а ты твердил: «Ничего такого нет!» Ничего нет, а выходит, что есть. Сплетни ни с того ни с сего не ходят. Пока ветер не подует, лес не зашумит. А ты знаешь, как раздувают всю эту историю Ганчовские? Арнаутка из дома в дом носится…

— А кто виноват? — пожал плечами Иван. — Кому хочется судачить, пускай судачит. На чужой роток не накинешь платок…

— Неправильно говоришь. Тебе надо вмешаться.

— Как это вмешаться?

— Задать перцу матери. Вот как.

— Да ведь ничего такого нету, дядя Димо. Просто с тех пор, как брат помер, мать словно очумела… Как с ней говорить?.. Может, она и сболтнула какое лишнее слово… Она ведь и меня то и дело ругает…

— Ты мне сказки не рассказывай! — взорвался Димо. — Я знаю, что тетка Мариола на чем свет стоит ругала Тошку… когда вы кукурузу ссыпали.

— А ты откуда знаешь? — спросил Иван, глядя на него в упор.

Димо на миг запнулся.

— Откуда бы ни знал, а знаю! — проговорил он в смущении и покраснел. Но сразу же взял себя в руки. — А уж если тебе так хочется услыхать, откуда это знаю я, откуда знает это все село, так я тебе скажу: Малтрифоница подслушивала за оградой, когда тетка Мариола Тошку поносила.

Иван потупился.

— Значит… это Малтрифоница, — удивленно проговорил он, словно обращаясь к самому себе. — А что же она слышала?

— Что?.. Да кое-что слышала… Когда вы с Илией ушли, тетка Мариола накинулась на Тошку. «Ты чего, говорит, водишь мне всяких на гумны, как сука…»

— Так и сказала? — вскипел Иван, и глаза у него загорелись.

— Не только это, — ответил Димо, воспрянул духом. — И про другое говорят…

— Понятно! — отозвался Иван и покачал головой.

Только сейчас ему стало ясно, почему в тот вечер мать так сердилась, почему Тошка спряталась в чуланчике и не пришла ужинать.

До самого вечера Иван все искал случая поговорить с матерью, но она, как нарочно, избегала его. Он перебирал в уме всевозможные упреки, какими собирался ее осыпать. Порой он так глубоко погружался в свои мысли, что, сам того не замечая, шептал что-то, размахивая руками.

— Что ты сам с собой болтаешь, словно поп Манола? — вдруг одернула его мать. — Того и гляди, свихнешься через эту проклятую партизанщину.

— Коли я свихнусь, так от твоей болтовни! — сразу огрызнулся он.

Ему хотелось сказать ей что-нибудь еще более резкое, но он не нашел подходящих слов.

— Нет, не от моей, а от болтовни своих дружков-бездельников, каких ты сюда водишь, как на ослиную свадьбу! От них от самых! — накинулась она на сына, как рассерженная наседка. — Я им ножищи ихние переломаю, коли хоть раз увижу их у себя во дворе, так ты и знай!

— Хватит! — махнул он рукой. — Одно баба знает, одно баба бает. Я тебя спрашиваю: кричала ты на гумне, что Тошка сука и не знаю еще что?

Старуха поняла, что ее приперли к стенке.

— Когда я это кричала?

— Когда мы кукурузу ссыпали.

Мариола помолчала, затрясла головой и поджала губы.

— А хоть бы и говорила, так что из этого?

— Черт побери! Ведь твои слова по всему селу разнесли, над нами люди смеются!.. Вот что получилось!

— В своем доме мы все можем говорить! — зашипела она, как ласка. — А кто вынес сор из избы, кто? — На это Иван ответил не сразу, и старуха повторила в остервенении: — Кто?

— Твоя же дурость и вынесла… Ты от злости забыла, что у оград тоже есть уши.

— Уж не она ли тебе наплела? Ох, ну и хороша, красотка!

— Это мне другой сказал, не бесись… Ты все глядишь, как бы на сестру Тошку вину свалить…

— Сестру Тошку! — презрительно повторила старуха. — Больно ласково ее величаешь. Ладно, пусть опять я буду плохая…

— Ты! Во всем ты виновата.

— Если я что и сказала, как мать, так неужто я сама буду это по селу раззванивать, а?.. Неужто я?

— Ты! Да и не имеешь ты права так про нее говорить…

— Я мать. Я все могу говорить…

— Ничего ты не смеешь говорить! — заорал Иван. — Права не имеешь говорить!.. «Я мать!..» Из ума ты выжила, трещотка ты, а никакая не мать!.. Ты готова в капле воды ее утопить, да и то воды жалко будет, а туда же — мать! Не смей больше ее тиранить… смотри у меня!

— Ударишь меня, что ли?

— Я-то не ударю. Удар ты получишь от Малтрифоницы, как она опять к ограде прижмется.

— Малтрифоница? — переспросила старуха, чувствуя, что во рту у нее пересохло.