Георгий Караславов - Избранное. Том первый

— Да ты и вовсе не знал, как все было; и как я рассказывал, тоже не знаешь! — притворно обиженным тоном проговорил дед Илю. — Ну-ка, сам расскажи, коли много знаешь.

— И расскажу.

— Валяй рассказывай!

— Ты же сам говорил, будто пошел ты к тому человеку в гости и застал там старика Ганчоолу. А он тебе говорит: «Молчок!» — и все.

— Враки! Больно много тебе известно… — сердито возразил дед Илю и отвернулся. — Не знал ты дяди Ивана, не знал его дел. Ты мне теперь найди таких людей, как он, тогда увидишь…

— А какой он был, по-твоему? — спросил Алтынче. — Человек как все. Я же его помню.

— «Как все!» Как бы не так! Широкое сердце у него было, хэ-э-э!.. Пиры такие задавал, каких свет не видывал… Свадьбы ли, крестины ли, хороводы ли — без него не обходилось… За Стамболову песню по полсотни левов бросал, — в те-то времена… Полсотни левов!..

И дед Илю завертел рукой.

— Однако он не хуже сына народ грабил, — сказал Иван дрожащим голосом.

Все повернулись к нему, словно только сейчас его заметив.

— Никого он не ограбил… Такие люди, как он, да они… — И дед Илю затряс головой — Сколько добра он сделал селу, тебе это и во сне не снилось… Кто вернул Бозалыцы, когда Костиевцы их отняли, а?

— Он вернул Бозалыцы, а сын его забрал сельский выгон, — перебил его Генчо.

— Э-э-х, чего там — одно дал, другое взял, — примирительным тоном проговорил дед Илю.

— Что ты Бозалыцы к выгону приравниваешь? — вспыхнул Иван. — Да за Бозалыцы тебе теперь и ста тысяч не дадут, а выгон миллионы стоит…

— Говорят, будто много денег оставил старик, — мечтательно проговорил Генчо, вытянув шею. — Да только Стефан оглянуться не успел, как Георгий все хапнул…

— Денег не осталось, — уверенно возразил дед Илю. — Богатство Георгия от партизанщины идет…

— И от разбоя, — добавил Иван.

Все широко улыбнулись. Даже продавец кооперативной лавки Филипп заглянул в дверь, помаргивая от любопытства.

— Эх, разбогател человек, — промолвил дед Илю, мотнув головой, — а как он разбогател, откуда его богатство, — это и детям понятно.

— И у старика денег много было, — сказал каким-то угрожающим тоном дед Боню, — да только он был как волк — хапал где подальше. А сынок на нас накинулся…

— Были у него деньги, что хотите мне говорите, а не может того быть, чтобы не было, — подтвердил Генчо. — Такое богатство, как у Георгия, без дрожжей не взойдет.

— Как же не было? — заорал вдруг дед Боню и вышел из своего угла. — Да он только во время войны, когда депутатом был, столько денег нажил, сколько ты и на спине не унесешь.

— Да вот разве тогда… когда война была, — мягко проговорил дед Илю и свернулся, как улитка.

— Только когда война была, говоришь! — рассмеялся Стойко и выступил вперед. — А я вот что вам скажу…

Но он сразу же прикусил язык: в кооперативную кофейню вошел Георгий Ганчовский, в сопровождении того незнакомца, что приехал с ним в село.

Все притихли, как-то виновато отвернулись, и каждый подвинулся, словно желая освободить для вошедших место рядом с собой. Только Иван не пошевельнулся, хоть и его смутил неожиданный приход этих людей. Ганчовский снял шапку, огляделся и только тогда начал здороваться с собравшимися. Мужчина лет сорока пяти, он был сутуловат, но хорош собой. Его зачесанные назад волосы уже поседели, а седина придавала ему выражение строгости и старила его. Усов он не подстригал, видя в этом символ патриархальности и благонадежности. Приятель его тоже поздоровался со всеми и даже сделал легкий поклон. Это был крупный, красивый, упитанный мужчина.

Алтынче встрепенулся не раньше, чем новые посетители остановились у свободного столика, а тогда бросился за стойку, схватил салфетку, ловко убрал со стола, подвинул два стула и отступил в сторону. Все заметили, что Ганчовский, входя в кофейню, был не в своей тарелке. Но, после того как ему стали прислуживать быстро и вежливо, он, как видно, успокоился, пригладил волосы и кивнул головой.

— Два кофе, — заказал он.

Под серым потолком наступило неловкое молчание. Незнакомец чему-то улыбнулся, медленно повернул голову и устремил взгляд в закопченный угол за стойкой. Ганчовский, заметив деда Илю, пошутил с ним, заказал для него чашку кофе, и затем попытался завязать общий разговор о кукурузе, о пахоте, о севе. Но люди усмехались сдержанно, что-то бормотали себе под нос и умолкали. Попытался было заговорить с ними и его спутник, но ему тоже никто не ответил. Людям и хотелось бы поговорить, но они не находили слов, смущались, робели. Ганчовский и его приятель выпили кофе, еще немного посидели, наконец распрощались и ушли.

И, хотя после их ухода у всех на язык просились шутки и остроты, никто не посмел и слова оказать. Всем чудилось, будто ушедшие стоят за дверью и подслушивают.

— Говорят, будто знакомый Ганчовского тоже богач, — проговорил наконец Генчо. — Он из Пазарджика. Много рисовых полей имеет.

— Что ж, с бедным человеком Ганчовский водиться не будет, — заметил дед Илю.

— Если ему бедняки нужны, так незачем в других местах искать, бедняков и у нас хватает, — добавил дед Боню и посмотрел на стойку.

Но теперь разговор о Ганчовском не клеился. Иван ждал, что вот-вот опять начнутся пересуды, но все только смущенно переглядывались, глотали слюну, виновато усмехались. Раньше у Ивана тоже развязался было язык, но когда вошли неожиданные посетители, он смешался и сейчас не мог начать разговор. В голове у него звучал рассказ деда Илю. «Вот ведь как, — думал Иван, — и в старину из-за политики страсти кипели». Сегодня он впервые услышал о женитьбе старика Ганчоолу. Иван помнил его смутно, — только раз видел его на чьей-то свадьбе сразу же после войны и за два-три месяца до его смерти. Тогда Георгий жил в Западной Европе, где учился на инженера. Вскоре после смерти отца он вернулся, разделился с братом и уехал в Софию. Но и там он оставался недолго. Некоторое время Ганчовский жил в Варне, женился там, потом вернулся в родное село. С тех пор Иван знал все о его жизни. Минчо постоянно рассказывал о том, куда Ганчовский ездит, что делает, как они с ним ссорятся, следят друг за другом. До 9 июня 1923 года [8] 9 июня 1923 года в Болгарии произошел фашистский переворот. Ганчовский все время вертелся в селе. Ходил по кофейням в потертых офицерских бриджах и поношенной тужурке, угощал товарищей покойного отца и помалкивал. Человек он был скрытный, и, когда усмехался, трудно было сказать, доброе он замышляет или плохое. Люди его не любили, но боялись. Врагов своих он преследовал до девятого колена и мстил им как только мог и как умел. После переворота он был выбран депутатом народного собрания и целых восемь лет властвовал в селе, да и во всей околии. Через него проходили все назначения и увольнения, без его согласия не нанимали даже лесников. С тех пор он взял верх над своим братом, Стефан еще пытался упираться, не мог простить брату несправедливого раздела, но брат забрал такую силу, что пришлось помириться с ним и стать самым верным его человеком в селе.