Георгий Караславов - Избранное. Том первый

— Боже, боже, и зачем только мы живем! — шептала она себе под нос и, конечно, радовалась бы, что открыла этот новый мир, если бы в сердце ее не жили тревога и страх за Ивана.

Вела остановила еще троих прохожих. Но и они ничего не могли сказать ей про Гочо Терзистоянова. В город переехал другой их односельчанин, богатый купец, — дом его стоял на самом видном месте, — но о нем они и не думали. Если б они к нему постучались, он, может быть, и не выгнал бы их. Но у них душа не лежала к нему идти — и дом его был не для таких, как они, и сами они чувствовали бы себя там не на месте. А уж если бы купец узнал, кто они такие и зачем пришли в город…

Вела все еще надеялась разыскать дом своего дальнего родственника. Но, не желая обращаться к первому встречному, она все время оглядывалась кругом, высматривая доброго и услужливого на вид человека.

Женщины бродили долго, устали от всего виденного, ослабели от голода. Им хотелось где-нибудь присесть в немного закусить, но они все еще надеялись, что кто-нибудь укажет им, как найти родственника Велы, или сам приютит их у себя. Мало-помалу главная улица стала затихать, огни в магазинах гасли. Манящие, сверкающие витрины одна за другой скрывались за железными шторами и почерневшими ставнями. Наконец Вела, собравшись с духом, остановила какого-то седого бедно одетого прохожего и спросила, здешний ли он.

— Здешний, — ответил тот, удивленно глядя на женщин.

— Мы тут ищем одного своего земляка, Гочо его зовут, Гочо Терзистоянов, — да не может никто нам сказать, где он живет, — продолжала Вела. — Тут его, должно быть, по-другому кличут, а не то бы нашли — город-то ведь не бог знает какой большой… Но… — Вела запнулась, — коли уж и вы не знаете, где он живет, так нельзя ли нам переночевать у вас… может, где-нибудь под навесом… мы ведь не от хорошей жизни сюда прибрели.

Старуха стояла рядом с нею и трепетно смотрела на незнакомого человека, приютит ли он их, или выругает?

— Не могу… негде у меня, места нет, — ответил прохожий и, бросив на женщин подозрительный взгляд, отошел. Но, сделав три шага, он обернулся и показал куда-то рукой, — Идите на станцию… в зал ожидания.

Женщины только посмотрели на него, но ничего не сказали. Их очень огорчил его отказ. Сколько цыган, сколько горцев, сколько нищих переночевало у них, кто на гумне, кто в мякиннике, кто под навесом… А их обеих… И как они не подумали, уходя из дому, что здесь им придется переночевать?.. Надо было заранее разузнать адрес кого-нибудь из знакомых, заранее сговориться с ним… А теперь они остались на улице… Обеих женщин давила невыразимая обида, мучительная горечь сжимала им сердце. Им даже не хотелось говорить между собой о полученном отказе, не было слов, чтобы выразить свою боль. «Я же знала, что так будет, а все-таки попросила», — упрекала себя Вела. Теперь городок казался ей еще более холодным и бессердечным. А старуха обещала себе в душе: «Пускай только попробуют эти городские сунуться ко мне во двор, уж я их встречу… Что ж, так нам и надо — придут к нам люди, а мы и не знаем, как их получше принять…»

— Пойдем на станцию? — спросила Вела.

— Ну что ж, пойдем!

Когда они пришли на станцию, только что отошел какой-то поезд. Люди уже расходились в разные стороны, а железнодорожник в красной фуражке все еще слонялся по перрону. Женщины долго смотрели на деревянное станционное здание, на часы и водокачку, слушали какие-то мерные стуки, доносившиеся из аппаратной, и переглядывались. Пойти в зал ожидания или поскорее убраться отсюда, пока их не выгнали? Они взглядами спрашивали друг друга, как быть, но ни на что не могли решиться. В зале ожидания никого не было; если бы там сидел хоть один человек, они решились бы туда войти… Но, глядя на пустое помещение, они боялись, что их выгонят… Однако оставаться на воздухе было уже невтерпеж…

— Все равно, пойдем! — оказала наконец Вела скорее затем, чтобы придать смелости себе, чем для того, чтобы побудить Мариолу.

В грязном закопченном зале ожидания пахло табаком, по́том и еще чем-то. Но женщины этого не заметили, они только обрадовались, что наконец-то попали в защищенное от ветра, теплое место и нашли удобную деревянную скамью. Однако они все еще дрожали от страха, что их могут выгнать и отсюда. Тогда им пришлось бы сесть где-нибудь под стеной и мерзнуть всю ночь…

Они уселись на скамью, опершись на свои узелки, и задумались. Им хотелось есть, но они боялись достать еду. А вдруг кто-нибудь войдет, думали они, и выбранит их за то, что они тут насорили?..

В зал ожидания вошел носильщик, молодой малый в измятой пестрой куртке и грязной засаленной фуражке с ободранной кокардой. Он топнул ногой и посмотрел на женщин. Они испуганно встрепенулись и зашевелились, готовые по первому приказу подхватить свои узелки в уйти.

— Вы куда едете? — мягко спросил их носильщик. — Не в Пловдив ли?

— В Пловдив, — не долго думая ответила Вела.

— Скорый уже ушел, придется вам подождать до утра.

— Подождем, что ж поделаешь, — отозвалась Вела.

— По какому делу едете? К доктору, что ли?

— Нет, не к доктору… так, по одному делу…

— Ага! — Носильщик помолчал. — Долгонько вам тут сидеть… до поезда…

Он снова топнул ногой, повернулся и, посмотрев по сторонам, вышел. Женщины успокоились. Значит, можно всю ночь просидеть тут в тепле…

На другой день они рано утром направились к околийскому управлению. Между канцелярией и казармой опять сновали полицейские и арестанты, но, как и вчера, никто не обращал внимания на двух женщин. Наконец, когда уже взошло солнце, к ним подошел какой-то штатский.

— Кого ждете? — спросил он довольно грубо.

— Тут наши сидят, задержанные… их должны в Пловдив везти, к следователю, — ответила испуганная Вела.

— Кто такие? Откуда?

— Двое; их за Ганчовского притянули.

— А! Эти вчера вечером уехали.

— Куда? — спросила ошеломленная Вела.

— В Пловдив, — сухо ответил штатский и вошел во двор околийского управления.

Женщины стояли как громом пораженные, не сводя глаз со штатского. Он прошел мимо нескольких полицейских, начищавших себе сапоги у колодца, и направился к канцелярии. Должно быть, это был большой человек — все при виде его вытягивались в струнку и ели его глазами.

Спустя десять дней арестованные вернулись. Теперь все выяснилось: оказывается, некоторые видели, как Мангалче приходил к Ивану, и рассказали об этом после нападения; слух разнесся по всему селу и дошел до раненого. Ганчовский и без того утверждал, что покушение на него организовали сторонники Ивана и Димо, но никаких доказательств привести не мог. А Димо сам не скрывал, что Мангалче приходил к нему и спрашивал совета, как вернуть землю. На следствии Ганчовский указал на Ивана и Димо как на подстрекателей к убийству. Он во что бы то ни стало хотел засадить их в тюрьму. Даже готов был ради этого простить Мангалче — так по крайней мере рассказывали в селе. Он нанял лучших адвокатов Пловдива, чтобы те наладили ему это дело. И адвокаты засучив рукава принялись за работу. Ладили-ладили, да одного не смогли уладить: Мангалче упорно отказывался признать, что это Иван и Димо науськали его убить Ганчовского. На следствии Иван и Димо рассказывали все как было, и так как показания их совпали с показаниями Мангалче, следствие о них прекратили. Нечего делать, пришлось освободить обоих.