Георгий Караславов - Избранное. Том первый

— Ну, что, говори!

— Праздник ведь подходит, правда? — смущенно улыбнулась она. — Дочкам принарядиться надо, так ты, если можешь, уплати нам сегодня.

Девушки насторожились и смотрели на Юрталана со страхом и надеждой.

Юрталан помолчал, почесал лоб, поморщился и вскинул голову.

— А может, завтра рассчитаемся?

— Завтра… почему же завтра? — спросила женщина, умоляюще взглянув на него. — Зачем нам завтра время терять?

— Ну ладно, ладно! — смягчился он. — Уж ради праздника… да для девчат… Давай сначала тебе посчитаем. У тебя два дня по двадцать пять левов…

— Почему по двадцать пять, дядя Тошо? — побледнела Добра. — Ты ведь обещал по тридцать?

— Обещал! — нахмурился Юрталан. — Ничего я не обещал… Кто это нынче платит по тридцать, а?

— Платят, дядя Тошо, как не платят? Еще и больше платят.

— Да вы что, шутки шутить вздумали? — он сердито нахмурился. — В нынешние времена по тридцать левов — с ума вы сошли? Не видите — денег ни у кого нет, хлеб не уродился, налоги и те платить нечем.

— И-и, дядя Тошо… С пяти левов ты не обеднеешь! — угодливо подхватила Добра.

— Мало ли что! Денежки счет любят… Здесь пятерка, там пятерка, — я ведь не печатаю их, проклятых.

— Ну, ладно! За кукурузу посчитаем по двадцать пять, а за жатву — по тридцать.

— А разве я не заплатил?

— Да что ты, дядя Тошо! — испуганно вскрикнула женщина. — Просила я тебя тогда, а ты сказал — пустяки, мол, после сосчитаемся. Не помнишь нетто?

— Всего не упомнишь, не одна у меня эта забота! Ладно, верю тебе. Так вот, за два дня посчитаю тебе пятьдесят пять левов.

— Дядя Тошо! — взмолилась Добра. — Не надо так, сделай милость… Ты же…

— Ш-ш-ш! Ничего. Из-за пяти левов ссориться? Значит, так: двадцать пять и двадцать пять — пятьдесят, да пятьдесят пять — сто пять. Правильно?

— Нет, не правильно… Да ладно уж, где наше не пропадало…

— Ну, Станка, и тебе столько же, — обернулся он к старшей дочери Добры.

— Я жала у вас три дня.

— Ага! Стало быть, расчет другой. Ну, так и быть, за третий день уплачу тебе тридцать левов. Значит, за два дня, как и твоей матери, пятьдесят пять левов, да тридцать — восемьдесят пять, и за два дня на кукурузе по двадцать пять — всего сто тридцать пять левов. Что-то больно много ты получишь.

— Я и работала много, — покраснев, ответила Станка.

— Ну, с вами разобрались, теперь посмотрим, как с этими вот девицами поладим, — сказал Юрталан, взглянув на двух других девушек и насмешливо покачав головой.

— Поладим, дядя Тошо, почему не поладить! — смело глянула на него младшая. — Заплатишь нам, как и сестре.

— Капиталов у меня не хватит, Кичка, — усмехнулся Юрталан. — Тебе заплачу по пятнадцать левов, а сестренке постарше — по двадцать. Хватит вам?

— Но ведь я не отставала от сестры и мамы! — нахмурилась девушка.

— Видишь ли, Петричка, платят не только по работе, но и по годам.

— Ну так и по годам — на успенье мне шестнадцать исполнится.

— Когда исполнится, тогда и разговор будет другой! — полушутя сказал Юрталан.

— Не обижай ты девушек, дядя Тошо! — дрогнувшим голосом проговорила мать. — Хорошо они работают, лучше и быть не может. И не потому хвалю, что они мои дети, а потому, что правда это…

— Дети остаются детьми! — ответил Юрталан, строго посмотрев на нее. — И работа их — детская.

— Детская? — нахмурилась мать. — Поглядел бы ты на эту вот младшую! Как примется жать — полосой в тридцать шагов идет. Вторую такую днем с огнем не сыщешь!

— Ну и ну! Тебе бы торговкой быть — ловко нахваливать умеешь.

— Да разве жать, дядя Тошо, легче, чем торговать? Тяжелее нашей работы не найти, да ничего не поделаешь: впрягся, так тяни из последних сил. Хорошо, у кого хоть малая толика земли есть, а такие, как мы… все по чужим до по чужим…

— Ну ладно, ладно! — махнул рукой Юрталан и так сморщился, будто кислицу проглотил. — Ладно, и Петричке дам по двадцать пять, а уж Кичке по двадцать.

— Дядя Тошо! — обиженно сказала младшая, — ни в жизнь больше работать на тебя не стану, так и знай!

— Э-э, теперь работа твоя уже кончилась, а на тот год, если живы-здоровы будем, заплачу и тебе как старшей сестре. — И, уже отойдя от них, Юрталан остановился и крикнул по направлению к кухне: — Жена, дай им целый каравай… пусть поужинают как следует…

При расчете Юрталан удержал из общей суммы еще пять левов, проводил женщин до самой дороги, крепко запер за ними ворота на засов и возвратился повеселевший.

— Почему это ты целый каравай велел отдать, Тошо? — накинулась жена, едва он переступил порог. — Нешто уплели бы они здесь столько? И как назло, одна только большие караваи остались. Господи, прямо сердце у меня разрывалось, когда заворачивала хлеб…

— Хлеб-то ладно, а вот с какой радости ты им целое кило брынзы отвалила, черт возьми!

— Сам же сказал: дай им кусок…

— Кусок куску рознь, неужто котелок не варит? Из всей бочки самый большой кусок выбрала! Дурья голова!

— Велел дать кусок, я и дала, — оправдывалась жена, пятясь назад.

— Мели Емеля!.. — прикрикнул Юрталан и зло посмотрел на нее. — Прикинула бы в башке, сколько стоит каравай хлеба и сколько кило брынзы. Я велел дать им побольше хлеба, значит брынзы поменьше, а ты… Ну, ничего, я доволен, что дело сделано… И подавай на стол — умираю с голоду. Где Стойко? Зови его…

— Почем я знаю, куда он провалился! — Юрталаниха высунулась наружу и закричала: — Стойко! Стойко! — крикнула еще раза два, прислушалась и снова вернулась в кухню. — Опять, видно, туда умчался…

— Куда?

— К Казылбашевым. Любовь проклятая…

— Умчался, и ладно. А завтра я покажу ему любовь — подниму с петухами.

— Охо-хо, давай скорей поедим да ляжем, совсем я закружилась с этими хлопотами домашними, ни конца им, ни края.

— Потерпи еще немножко, — усмехнулся в усы Юрталан и, повернувшись, хитро посмотрел на жену. — Скоро приведет он тебе сноху, тогда и отдохнешь…

— Эх! — притворно вздохнула Юрталаниха. — Какую еще бог пошлет?

— Да известно ведь какую, — заметил он.

— Севду Казылбашеву?

— А что, плоха разве?

— Хороша… да только бесприданница…

— Зато девушка что надо. Такую поискать! — сказал Юрталан и, кинув на жену гордый взгляд, важно подошел к столу.

Стойко привязал волов в просторном хлеву позади дома, ласково похлопал их по холкам и пошел проверить остальной скот. Обе коровы, закрыв глаза, жевали жвачку; буйволица, лениво развалясь, лежала на боку; буйволенок равнодушно взглянул на него, тяжело взмахнул хвостом, прислонился головой к поперечной доске стойла и глубоко вздохнул; телка, завидев Стойко, живо вскочила на ноги; сивый бычок вздрогнул, потянулся и начал было подниматься, но опять лег, лишь поглядев на него боязливо и как-то подозрительно. «Били его сегодня, — покачал головой Стойко, — от пастухов, верно, досталось…» Ну, в хлеву все в порядке, скотина привязана, больше тут болтаться нечего, да и поторопиться надо, потому что он и без того запоздал сегодня из-за этой проклятой кукурузы, а Севда, наверное, давно уже ждет его.