Георгий Караславов - Избранное. Том первый

— Ты, может, не ужинал? — с улыбкой сказала Казылбашиха. — Вот я и решила угостить тебя чем бог послал.

— Зачем это? — смутился Стойко, не в силах оторвать взгляд от стола, уставленного едой. — Столько хлопот…

— Хлопоты! — опять улыбнулась старуха. — Какие же тут хлопоты! Все, можно сказать, готовое… Поджарила вот только яичек — великое дело… Ну, Севда, садись давай и ты, принеси стульчики — там они, за дверью. Ну-ка, ну-ка начинай. И у вас, конечно, есть простокваша да брынза, но наши — из овечьего молока, мы ведь овчары, — сыпала словами Казылбашиха, без нужды передвигая тарелки.

Стойко примостился к подносу и принялся за яичницу. Он устал, проголодался, а ужин был богатый и вкусный. Склонившись над столиком, он даже не заметил, когда старуха выскользнула из комнаты, оставив их вдвоем. Он старался есть медленно, не торопясь, но не мог удержаться, забывался и с жадностью набрасывался на вкусные яства. Ломал хлеб на мелкие куски, но глотал их один за другим. Севда едва что-то отщипывала и то и дело поглядывала на него с любовью и глубокой радостью.

— Завтра я сама приготовлю тебе ужин, — лукаво промолвила она.

— Что же ты приготовишь?

— Только приди. Сам увидишь.

— Приду.

— Пораньше, смотри.

— Постараюсь.

Стойко вернулся домой очень поздно. В котором часу, он не знал, да и не хотел знать…

Юрталан не любил мешкать и не откладывал дела с вечера на утро. Летом он часто обходил поля, прикидывал в уме, что, как и когда надо сделать, строил планы, распоряжался. Случалось, охал, жаловался на тяжелую простуду, на какое-нибудь недомогание, но не сдавался и продолжал работать не покладая рук.

— Ты бы лег, Тошо, отдохнул! — жалостливо просила жена.

— Будет время — належусь — в гробу! — сердито отвечал Юрталан.

Он вставал очень рано, раньше, чем кур выпускали во двор, смотрел на нежный румянец наступающего дня и старался угадать, какая будет погода. Когда Юрталан ждал хорошего, ясного дня, а лил дождь, он матерился, но тихо, чтобы не услышали небесные силы, в могущественную волю которых он верил, как в силу богатого, власть имущего человека.

Около получаса, пока Юрталан не выкуривал свои четыре-пять цигарок, он надсадно и хрипло кашлял. Рассказывали в шутку, будто каждое утро, при первом же приступе кашля, его дед Атанас, сосед Юрталана, ленивый и злой старикан, поворачивался на другой бок и толкал свою старуху:

— Вставай, вставай! Наш Тошо с каких уж пор дрова колет, а ты все спишь!

Юрталан осматривал двор, заходил под навесы, в хлев и овчарню, на гумно и сеновалы, внимательно проверял, все ли на месте и в порядке, сам задавал корм волам; если батрак, услышав его шаги, поднимался, Юрталан махал ему рукой, говоря:

— Лежи, лежи! Я подыму тебя, когда придет время.

По бодрому, веселому кудахтанью кур, по алым полосам восхода, натянутым широкой каймой меж ветвей суковатого вяза, по тарахтенью телег на селе и глухому прерывистому шуму на гумнах Юрталан судил, кому из домашних пора браться за работу. Сначала он подходил к жене, которая вечно недосыпала, потому что ложилась поздно и засыпала еще позднее, и, строго глядя на нее, окликал:

— Гина!

— А! — вскакивала она как ошпаренная, отлично зная, что он не любит повторять. Потом Юрталан будил Стойко и, наконец, батрака.

Сейчас батрака не было дома — он уже третий день поднимал пары у Широкого моста и, чтобы работать по холодку, ночевал в поле. Но сегодня Юрталан не разбудил жену раньше всех, не стал кормить волов, как делал каждое утро, а пошел прямо под навес нового сарая, где спал Стойко. Он кашлянул раз-другой, потом подошел ближе и окликнул сына, но тот даже не шевельнулся. Усталый, разомлевший, погруженный в глубокий и сладкий сон, он жил еще волнениями минувшей ночи. Душой он и во сне все еще был там, в маленькой горенке, где пахло сеном и нафталином и где хозяйничала самая красивая на свете девушка. Юрталан окликнул сына еще раз, наконец рассердился и растолкал его. Стойко вздрогнул и стал испуганно вглядываться в высокую костистую фигуру отца, но в первый момент ничего не мог понять. Чувствовал только, что веки его сладко слипаются и какая-то неудержимая сила тянет его вниз, к теплой постели.

— Слушай! — строго глянул на него Юрталан. — Перестань шляться по ночам, а то худо будет. Кончатся работы, тогда шатайся сколько хочешь.

Стойко потянулся, вскочил и молча пошел к колодцу. Это рассердило Юрталана еще больше.

— Ты слышал?

— Слышал.

— А сегодня, — добавил отец уже мягче, — к Димитру пойдешь, поможешь ему пахать. Да только не болтайте попусту, не лодырничайте… К вечеру кончить нужно…

— Кончим, — лениво и безучастно ответил Стойко.

— Посмотрю, — хмуро буркнул Юрталан и пошел к высоким скирдам пшеницы. Окидывая их взглядом сверху донизу, он проверял, нет ли развязавшихся и съехавших снопов, осмотрел также ячмень и остановился у того места, где вчера целый день работала его жена. Недавно ему пришло в голову перевезти вику, обмолотить ее и смешать эту солому с ячменной, чтобы корм для скота получился вкуснее и питательнее. Но молотилка была еще очень далеко — тарахтела на другом конце села. Говорили, что на этом краю будут молотить в последнюю очередь. Многие из крестьян не стали ждать и молотили диканей [12] Примитивное орудие для обмолота, доски с забитыми в них острыми камнями. — плата за обмолот казалась им слишком высокой, да и нужда сильно их подгоняла — зерно требовалось и для еды и на продажу. Молотилка принадлежала кредитной кооперации и не могла при таком большом количестве собственных членов обмолотить урожай Юрталана вне очереди. Юрталан злился, но делать было нечего. «А не купить ли мне молотилку? — вдруг подумал он, хлопнув себя рукой по лбу. — Село наше большое, люди привыкнут молотить на моей машине, а кооперативная мешать не будет…» Эта мысль приковала его к месту. Он соображал быстро, по-деловому, старался предусмотреть все трудности, прикидывал, во что обойдется ему эта затея. «Около полумиллиона! — прошептал Юрталан, будто стараясь запомнить эту цифру. — Много! — подумал он уже с меньшим пылом. — Много!»

Но пугали его не расходы. Если б дело было только в деньгах, он как-нибудь бы выкрутился. Внес бы все свои наличные, взял бы в банке небольшую ссуду, подписал два-три кредитных векселя, и дело с концом. Но кому и как доверить эту молотилку, кто будет следить за ней, кто станет ее обслуживать? Вот что его пугало. Будь это земля, плуг, вол, он знал бы, как с ними поступить. Но машина! Никогда в жизни он не имел дела с машиной. Он испытывал какой-то непонятный страх перед машинами, они ему казались чем-то слишком мудреным и ненадежным. «Чертова штучка!» — качал он головой, стоя перед какой-нибудь машиной, и все же не мог оторваться от них. Машины — это сила, большая сила, невиданная и неслыханная. Если только в них разбираться. Но чужим людям Юрталан не доверял, а среди своих знающих не было. Давно, очень давно, еще в детские годы, он смотрел на механиков и машинистов как на каких-то кудесников, как на людей из другого, чудесного мира, о которых рассказывалось в сказках. Так оно и осталось, — Юрталан и теперь смотрел на них с недоверием и даже с какой-то ненавистью. Все они казались ему хитрецами, обманщиками, ворами, которые надувают простаков, грабят их и потешаются над ними. Испортится машина — механики лезут к ней под брюхо, что-то щупают, ковыряют, стучат, и никто не может понять, вправду они работают или же валяют дурака. Даже речь их пугала его — вроде бы и по-болгарски говорят, а ничего не разберешь.