Пио Бароха - Алая заря

— Сальвадора! — позвал Мануэль.

— Что тебе?

Мануэль ничего не ответил, только схватил ее за руку и сильно сжал.

— Позволь мне поцеловать тебя, — прошептал он.

Сальвадора подставила щеку и почувствовала жаркое прикосновение губ. Мануэль ощутил на своих губах живительную свежесть. В эту минуту вошла Игнасия.

По мере того как Мануэль выздоравливал, Сальвадора обретала обычное спокойствие и по–прежнему держалась ровно со всеми, никого не обделяя своим ласковым вниманием. Мануэлю же хотелось видеть с ее стороны некоторое предпочтение.

«Надо с ней объясниться», — не раз думал он. Однако дома это трудно было сделать: мешала Игнасия.

«Только этого не хватало! — возмущался Мануэль. — Но, — рассуждал он, — выйдет же она в конце концов из дому. Вот тогда–то я и начну разговор».

Время от времени Мануэль спрашивал Хесуса:

— Как дела в типографии?

— Все хорошо, — обычно отвечал тот.

Хесус питался вместе с ними и спал в комнатке на чердаке, где Игнасия устроила ему постель.

В тот день, когда Мануэль почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы выйти на улицу, он сразу же отправился в типографию. Но когда он вошел в помещение, там никого не оказалось. «Что за чертовщина?» — подумал он.

Из внутреннего дворика доносились чьи–то голоса. Он выглянул в окно, чтобы узнать, в чем дело. Трое наборщиков, Хесус и мальчик–подмастерье, в странных одеяниях расхаживали по двору и что–то пели. Шествие открывал мальчишка, на голову которого была напялена огромная воронка; в руках он держал сковороду и время от времени громко в нее колотил. За ним шел один я наборщиков, одетый в женскую юбку; грудь его был прикрыта какими–то лохмотьями, а на руках лежало обыкновенное полено, обернутое в белое полотно, что должно было, видимо, изображать ребенка. Далее следовал Хесус в бумажной далматике и в берете с ремешком, пропущенным под подбородком. За ним шествовал другой наборщик с метлой, которая заменяла копье, и замыкал процессию третий наборщик, опоясанный деревянным мечом.

Все окна, выходившие во двор, облепили женщины, желавшие посмотреть эту необыкновенную церемонию. После исполнения хвалебных песен Хесус взобрался на скамью, схватил мех с вином и стал поливать завернутое в полотно дитя, сопровождая свои действия следующими словами.

— Во имя отца и сына и святого духа, — выкрикивал он, — крещу тебя и нарекаю тебя именем Пьяницы Первого, объявляю тебя королем всех Забулдыг, князем Выпивох, графом Зашибал и повелителем земель Выпивонских.

После этих слов мальчишка начал яростно колотить в сковороду.

— Внимание! — воскликнул Хесус срывающимся голосом.

— Народ Мадрида! Клянешься ли ты защищать в трудный день и час его величество Пьяницу Первого?

— Клянемся, — заорали в ответ все четверо, потрясая в воздухе метлой, мечом и сковородой.

— Признаете ли вы вашим законным королем и повелителем его величество Пьяницу Первого?

— Признаем!

— Клянетесь ли вы пожертвовать имуществом своим и животом своим во славу его величества Пьяницы Первого?

— Клянемся!

— Клянетесь ли вы не пожалеть крови своей в сражениях за его величество Пьяницу Первого?

— Клянемся!

— Клянетесь ли вы не признавать, даже под пытками, никакого другого короля, кроме его величества Пьяницы Первого?

— Клянемся!

— Итак, народ безмозглый, народ паршивый, если вы исполните то, в чем клянетесь, бог вознаградит вас, а если отступите — он с вас взыщет. Аминь! С нами покровитель Выпивонии — вперед, Испания! Смерть неверным маврам! Помните о ваших предках, которые считали за честь умереть и даже подвергнуться поруганию во славу выпивонцев.

— Да здравствуют выпивонцы!

— А теперь приступим к возлиянию! Пусть гремит музыка! Пусть город горит праздничными огнями.

И он своим обычным голосом обратился к мальчишке:

— Валяй за стаканами!

Подмастерье скрылся в типографии; там его перехватил Мануэль и приказал:

— Пойди к этому типу и скажи ему, что я здесь.

Церемония тотчас же прервалась, а рабочие вернулись к работе.

— Красиво, — выговаривал им Мануэль, — нечего сказать — очень красиво! — и разразился проклятиями. — Вам, видите ли, на улицу захотелось. Работа пусть стоит, а вам бы только безобразничать. За это можно и расчет кое–кому дать…

— Дело все в том, что мальчишка вчера сподобился и в первый раз в жизни выпил, — объяснял Хесус. — Вот мы и решили отпраздновать.

— Нашли место, где праздновать. Ну, а теперь — всё. За работу! В следующий раз катитесь куда–нибудь подальше.

Хесус направился к наборным кассам, но, не дойдя, вернулся.

— Давай расчет, — угрюмо сказал он Мануэлю.

— Это почему?

— Я ухожу. Не хочу здесь работать.

— Что за блажь?

— Ты, буржуйская свинья, думаешь только о своих деньгах. Шуток не понимаешь.

— Поосторожней. Никуда ты не уйдешь. А то смотри, залеплю тебе верстаткой по губам. Лентяй!

— Ты плохой товарищ… только и умеешь ругаться.

— Ты тоже хорош, бросаешь меня, когда я болен.

— Ну что ж, подождем, пока выздоровеешь

Игра в кегли, игра в идеи, игра в личности

Между Вальеэрмосо и проспектом Аренерос тянется широкий длинный овраг, который постепенно засыпают строительным мусором.

Обычно эти новые почвы, созданные из отходов, которые ежедневно выбрасывает город, остаются бесплодными. Только там, где верхний слой подвергался длительному воздействию воздуха, пробивается иногда кое–какая растительность, но на участках, недавно засыпанных, где земля покрыта известью и мусором, не рискует появляться даже неприхотливый репейник. Сюда постоянно подъезжают запряженные волами повозки, заходят стада тощих коз, пегие ослики и бродячие собаки. Здесь затевают свои игры чумазые ребятишки, сюда спешат укрыться от городской суеты подозрительные парочки и приходят погреться на солнце нищие. Кое–где можно увидеть обнесенные каменной оградой дворы для обтесывания камня с белыми навесами посредине, под которыми рабочие–каменотесы и в дождь и в солнце высекают и полируют огромные капители и карнизы, помечая их специальными литерами и цифрами.

В период зимних дождей на дне оврага образуется настоящее озеро, по которому с утра до вечера носятся ватаги голых ребятишек, шлепая по воде босыми ногами.

В этом самом овраге, неподалеку от проспекта Аренерос, рядом со складом, где штабелями лежат почерневшие от времени деревянные балки, находился двор, а в нем — таверна с помещением для игры в кегли и просторный сарай, куда загоняли овец во время промывки шерсти. Кегельбан был в центре, справа от него располагалась сама таверна, а слева — сарай. Официально заведение это называлось «Заря», но большинству посетителей оно было известно под именем таверны Чапарро. Фасадом своим таверна была обращена к проспекту Аренерос, куда вел узкий проход, обнесенный заборами. Перед входом была лестница в несколько ступенек, а над дверью — сильно попорченная временем и облупившаяся вывеска. Прихожей служило тесное помещение с маленьким оконцем во двор. Каждое утро на середину зала выставлялись жаровни, где в специальных чугунках готовилась еда для грузчиков — постоянных клиентов этого заведения.