Нгуен Хонг - Избранное

— Скажи, когда я гостил у легавых, Ты Лап Лы часто заходил сюда?

— Да, дорогой, он был внимательней всех. Как только тебя забрали, он сразу пришел меня успокоить. Потом он дал мне денег и сказал, что это моя доля. А когда я стала отказываться, он решил, что этого мало, и заставил Мыои Кхая добавить еще. Если мы встречались по дороге на базар у Парка, он всегда останавливал меня, но я не хотела его слушать. За все эти три месяца не было дня, чтобы он не прислал к моему ларьку мальчишек с пирожками и разными вкусными вещами, я не могла отказаться, чтоб не обидеть его…

Нам из Сайгона, внимательно выслушав ее, кивнул головой и сказал:

— Да, я знаю, он малый что надо. Правда, тогда было легко работать, так что он не разорился.

Нам замолчал, лицо его помрачнело. Бинь встревожилась, она не могла понять, отчего последнее время Нам стал каким-то вялым и сонным, мало ест и даже мало курит. Может, ему грозит опасность и потому он так подавлен?

— Отчего ты грустишь, Нам? — ласково спросила Бинь. — Сердишься, что я дала Ты деньги?

Нам покачал головой.

— Да нет! Он добрый парень. Ты хорошо сделала, что помогла ему, я вовсе не об этом думаю. Я…

Нам замолчал, он не хотел делиться с Бинь своими тревогами, но потом решил обо всем сказать ей, хотя такой разговор был для него унизителен. Он взял ее руку, прижал к своей груди и заговорил:

— Знаешь, в чем дело? Легавые последнее время прямо прилипли ко мне. Я даже не могу выйти из дому. А когда ты уходишь на дело одна, я сам не свой.

— Да брось ты, не беспокойся!..

— И потом, — продолжал Нам глухим голосом, — ты приносишь за день самое большое пять, семь пиастров, а ведь я раньше такие деньги тратил, только чтоб прокатиться на рикше…

Бинь толкнула Нама коленкой.

— Что это ты разошелся?

— Нет, правда. Еще в прошлом году все было иначе.

Бинь перебила Нама, спросив, откуда он знает, что легавые следят за ним, и где они вообще шныряют.

— Ты ведь часто бываешь на базаре Шат, — ответил Нам, — приглядись-ка внимательно: там всегда разгуливает тип с двумя родимыми пятнышками у правого глаза, бывает, он одет в старомодный наряд из шелка, а иногда щеголяет в отглаженных брюках и желтом пиджаке. Это легавый Тюйен. Около пристаней, откуда идут корабли на юг и в Куангиен, ошиваются двое: Фунг, у него два золотых зуба, и коротышка Тхиеу Косой. Они сменяют друг друга. Возле Шести складов торчит долговязый Тюи Скелет. А на Предмостной, Гостевой и Бати, где всегда мало народу, разъезжают на велосипедах красноносый Миен и Винь Конопатый. — Нам остановился, тяжело вздохнул и продолжал: — Подумай сама, могу ли я вылезать из дому… Да еще у меня этот проклятый бунг [27] Бунг — на воровском жаргоне — документ, запрещавший проживать в пяти больших городах: Ханое, Хайфоне, Намдине, Хайзыонге и Хадонге. , есть над чем задуматься…

Бинь сжала его руку:

— А разве я говорю тебе, чтоб ты работал? Лежи себе дома, я сама все сделаю.

Нам из Сайгона ласково посмотрел на жену.

— Тебя уже определили, они замечают тебя.

Бинь, подняв голову, сказала вызывающе:

— Пусть только кто-нибудь меня тронет.

Нам с любовью взглянул на нее.

— Чего духаришься, даже большие, вроде Ты Лап Лы, и то струхнули, почти перестали работать. Куда уж тебе…

— Но я…

— Ты пока еще малявка…

Бинь склонилась на грудь мужа. Нам лежал неподвижно и глядел на нее. Неведомо откуда нахлынувшее ощущение счастья переполняло его душу. Он обнял Бинь и, приблизив ее лицо к своему, нежно прошептал:

— Зато моя малышка — настоящая красотка…

Есть песни, какие слушает и понимает только братва. Эти песни поют, когда ветер и дождь печально шумят на дворе, когда в кармане ни гроша, когда близится беда и встает перед глазами тень тюремной решетки…

Неизвестно, кто сочинил эти песни, кто надумал их петь каким-то особенно страстным голосом, не высоко и не низко, удивительно тягуче и медленно, словно течет неприметно для глаза мутная вода в грязном пруду, подернутом плесенью. Вот так — гнусавым голосом поют иногда в захудалых публичных домах. Никто не помнит, откуда пошли эти песни, но теперь их знают все обитатели мрачного воровского мира, все от мала до велика.

В компании мелюзги даже самые глупые, самые тупые чувствуют и понимают малейшие оттенки этих песен, таких безысходно печальных. Мальчишкам, брошенным с младенческих лет родителями или оставшимся сиротами, маленьким обитателям грязных улиц и базаров песни эти заменяют колыбельные напевы матерей. А когда задумается шпана над сиротским житьем своим, над безрадостной жизнью среди зловонных трущоб, они, заливаясь слезами, облегчают душу этими песнями. И хотя поют мелкие черти не так «профессионально», как мазы, голос их пробуждает бесконечное сочувствие.

Ну, а мазам, старым ворам, для которых тюрьма — дом родной, а братва дороже, чем кровные братья, песни эти единственная радость в серые, унылые дни, бесконечно сменяющиеся за мрачной тюремной стеной… А когда приходит отчаяние, когда в карманах гуляет ветер и грозным призраком надвигается нужда, когда не знаешь, удастся ли завтра набить брюхо, и усталый взгляд безнадежно обращается в будущее, чем скрасить жизнь тогда?.. Долгие годы ленивого существования, разврата, пьянства и курения опиума сковали душу, изнурили тело, и маз уже не может остановиться, не может заняться чем-то другим, и катится дальше, и идет на новые дела, хотя знает, что недалек роковой день расплаты за все совершенные злодеяния, что надет его каторга. И тогда «старик», охваченный волнением и тревогой, дрожащим глухим голосом заводит эти песни, надеясь найти в них утешение…

Нам из Сайгона стоял у окна и рассеянно следил за облаками, которые то набегали, то снова уплывали вдаль по ночному осеннему небу, озаренному луной.

Вдруг он запел:

Последние звуки песни секунду-другую дрожали в воздухе, потом утонули где-то в ночной темноте. Холодный ветер зашелестел в кустах в конце сада.

Фигура Нама была похожа на статую, смутно виднеющуюся в полумраке заброшенной пагоды. В голубоватом свете луны лицо казалось серым, как свинец, резко вырисовывались глубокие шрамы.

Нам потянулся, зевнул и, нахмурившись, снова оглядел безлюдную улицу.

Уже двенадцать часов, а Бинь все не возвращается! Нам был встревожен: сможет ли Ты Лап Лы раздобыть для него с женой пару диконов? Удалось ли Бинь сбить с толку легавых?

Ветер шумел все сильнее. Вокруг не было ни души. Беспокойство Нама росло. Он тяжело вздохнул и снова уставился на облака, белевшие вдали на черном фоне неба. Минуту спустя он запел дальше: