Нгуен Хонг - Избранное

— Но самый смак, — прибавил Хиеу, — что увела сумку Бинь!

Он сопроводил свой рассказ целой пантомимой, показывая, как работала Бинь. Глаза Хиеу блестели, губы шевелились, следуя воображаемому разговору, а пальцы с легкостью проскальзывали в старую измятую шляпу, изображавшую сумку. Зато лицо его хранило невозмутимое и солидное выражение, чтобы слушатели могли понять, с каким спокойным видом Бинь молниеносно переправила Наму деньги. Хиеу, сам большой мастак по мелкому воровству, представил все движения Бинь настолько ловко и правдоподобно, что Шео изумленно выпучил глаза.

— И Восьмая Бинь так красиво работала?

Минь, очень довольный, рассмеялся:

— Черт возьми, ты даже не представляешь, как работает твоя бабушка!

Отбросив всякое недоверие, Шео кивнул головой:

— Вот это здорово! Ловко, а?

Он был очень рад слышать, что такая приятная на вид женщина ворует. Это как-то утешало его, когда он вспоминал о своей собственной жалкой жизни. Ему даже стало весело.

— Братцы! — воскликнул он. — А ведь маруха эта, как посмотришь, незлая; может, у нее когда и мелочишки стрельнем, если пустые будем.

Минь, который был немного старше Шео, отнесся к его словам весьма скептически.

— Ну да! — скривился он. — Восьмая Бинь ничуть не лучше Четвертой Кхюен!

— Какой Кхюен? — удивился Шео.

Минь ничего не ответил. Он вспомнил то время, когда ему исполнилось двенадцать лет, это было четыре года назад. Наступила зима, промозглая и унылая. Два дня уже у него не было во рту ни крошки. Его терзали голод и холод, кружилась голова, руки и ноги стали совсем как чужие. Прямые струи ливня хлестали ему в лицо, вода лилась за ворот рваной рубахи. Резкие порывы ветра яростно трепали старую одежонку, словно пытались разорвать ее в клочья. Он стоял на углу, прижавшись спиной к стене, и отупевшими, широко открытыми глазами следил за прохожими, поджидая какого-нибудь беспечного гуляку.

Он уже потерял всякую надежду. Люди бежали по улицам, ежась от холода и глубоко засунув руки в карманы, даже когда там было совсем пусто. Рикши опустили верх у своих колясок, хоть в них и не было седоков.

Вдруг чья-то коляска остановилась неподалеку от Миня. С коляски сошли две женщины, оставив на сиденье большой сверток. Как только они отошли от тележки, рикша направился к ларьку с напитками. Прошло много времени, а рикша и не думал возвращаться: устроившись поудобнее, он неторопливо курил сигареты — одну за другой. Улица была пустынна. Минь стремительно и бесшумно проскользнул за тележку. И пока рикша наслаждался, мирно пуская к потолку кольца табачного дыма, Минь схватил сверток и юркнул в ближайший переулок.

Но тут его ждало горькое разочарование: бог весть откуда взялась Четвертая Кхюен, велела показать добычу и вырвала у него из рук сверток, в котором были заключены все его надежды на сытный обед и теплую постель. Когда Кхюен развернула пакет, Минь успел заметить там самые разные вещи: шерстяные кофточки, береты, батоны хлеба, жареное мясо, сгущенное молоко…

И до сих пор Миня охватывали гнев и боль, когда он вспоминал, как у него, голодного и продрогшего, жена маза отобрала добычу. Заметив, что Минь замолчал, Шео похлопал его по плечу:

— Ну чего скис?

Минь усмехнулся, встал и направился к стоявшей посреди сада скамейке. Его неотвязно преследовали воспоминания о том ужасном вечере… Изможденный, обессилевший от голода, он рухнул в узеньком грязном переулке на кирпичи возле уборной. Ему хотелось проклинать Четвертую сестру, но слова застревали в пересохшем горле. Какое счастье, что на следующее утро Хиеу стащил совсем новые туфли и загнал их за два с половиной хао. Они купили на них фо, и Минь наелся до отвала, а не то ведь сдох бы с голоду.

Единственно, что его теперь утешало, так это смерть Четвертой Кхюен. Она загнулась через месяц после того случая, а мужа ее застукали и сослали куда-то. Братва осталась без атамана, и никому не надо было давать долю!

Да, времечко было что надо! В Хайфоне вся братва, от мелких чертей до уважаемых мазов, жила как кому вздумается, каждый на свой вкус и манер. Но потом из Сайгона вернулся Нам, а из Ханоя приехали Ты Лап Лы и Тин Хиек, все подчинились большому, и уже Нам из Сайгона решал: кому жить, кому умирать, а кому загорать в гостинице.

Минь был сыт по горло старыми порядками, но, кто знает, теперь, может, придется и хуже.

— Восьмая Бинь! Восьмая Бинь!

Он повторил это имя несколько раз, с ненавистью думая, какими злыми и жадными бывают всегда жены больших, и вспоминая твердую, как железо, руку Нама из Сайгона, достававшую всех, кто забывал дать долю.

Но потом в сердце Миня вспыхнула надежда. Ничего, скоро и он станет фигурой среди братвы. Вот посидит разок-другой в тюрьме, пришьет парочку легавых — не какую-нибудь там мелюзгу, тогда имя его будет записано в бумагах главного полицейского управления. На груди его наколют драконов в самых величественных и грозных позах, и все с почтением будут называть его Брат Минь Дракон, а жену — Сестра Минь Дракон. Ну, и жену он, конечно, возьмет из мастеров, чтоб работала почище Четвертой Кхюен, да была покрасивей Восьмой Бинь, и, когда надо, всегда поддержала бы перед братвой «репутацию» мужа. Он встал, крепко сжал кулаки и, помахав ими в воздухе, произнес:

— Что, поняли, кто такой Минь Дракон?..

Вдруг в витрине перед Минем выросло его собственное отражение: маленький подросток, грязный, в старом, длиннющем, ниже колен, желтом пиджаке с чужого плеча; подвернутые рукава все равно висят, закрывая пальцы; в грязных протертых штанах и измятой засаленной шляпе, ей красоваться лишь на мусорной куче…

Вздрогнув от стыда и разочарования, он стиснул зубы и пробормотал:

— Работать надо крупно! Погорю, так черт с ним!..

— Ну как, Ты Лап Лы, взял башли торговца свиньями?

— Ладно, сестра, вечно ты надо мной издеваешься!

— Что ты! Где уж мне с тобой тягаться, — может, раскошелишься и угостишь разочек?

Ты Лап Лы укоризненно глянул на Бинь и сказал Наму:

— Здорово она теперь работает, а? Ничуть не хуже тебя. В жизни не видал бабы с такой хваткой. — Он отхлебнул чаю из чашечки и продолжал: — Мне прямо завидно на нее смотреть. Ты подумай, этот старик, продавец свиней, только что получил пятнадцать пиастров, я на минутку отвел глаза, а он уже орет во все горло, что у него сперли деньги. Я обошел весь базар, чтобы узнать, кто это так славно сработал, а мелкие черти в один голос: она. Вот это да! Значит, пока она спрашивала у старого хрыча какую-то ерунду, взяла и провернула этот номер!..

— Ладно, помолчи, — расхохоталась Бинь, — сам увел деньги, а теперь придуриваешься…

Ты Лап Лы рассердился, но продолжал улыбаться.