Нам Као - Избранное

Дык был вне себя от волнения, хотя и страшно злился. Не могла сказать хоть несколько слов на прощанье! Разве женщин поймешь? Смеются над ней, что с сыном Громобоя связалась, вот и сбежала от срама. А что Громобой! Его и в живых не было, когда Дык на свет появился. В глаза Дык его не видал. Чем же он виноват? Дык вспомнил, как Ни однажды сказала ему: «Я выйду за тебя только потому, что ты тихий. А были бы у другого такие родители, ни за что не пошла бы, хоть озолоти. Ты не сердись, но вот что я тебе скажу: ни одна девушка не пойдет за человека, у которого отец убийца, а мать потаскушка: ведь не успел ты родиться, как она убежала с другим, даже не стала ждать, пока земля на могиле мужа подсохнет. Но ты не такой, я знаю, и очень мне нравишься, — поспешно добавила она, видя, что Дык вконец расстроился. Дык промолчал, лишь тяжело вздохнул. — Не бойся, я непременно выйду за тебя! Так что припаси, что нужно. Только бы хозяева согласились, они ведь мне приемными родителями считаются. А кто скажет чего — рот заткну! Не бойся».

Дык тогда успокоился. Но что случилось потом? Почему она сбежала? Может, поняла, что рот никому не заткнешь, или решила, что люди правы и что нельзя ей выходить за него? От этих мыслей Дык вконец измучился и переколотил все, что было в доме. После этого ему вроде бы полегчало, и он снова стал молчаливым и угрюмым. Работал он теперь без всякой охоты, ел тоже без охоты, лениво двигая челюстями и уставившись в одну точку. Пока съест чашку риса, бог знает сколько времени пройдет. Поев, Дык сразу уходил из дома и бродил до позднего вечера. Бывали дни, когда он крошки в рот не брал. Сна он совсем лишился. Все ворочался да вздыхал по ночам. От всего этого он сильно похудел и осунулся.

Наконец и тетушка Тхить узнала, что стряслось с ее внуком. Она была зла на весь мир. Делать им нечего, что ли? Зачем в чужие дела нос совать? И она, в который раз, вспомнила то время, когда отец Дыка был жив. Тогда никто не смел сплетничать! Попробуй скажи слово — зубов недосчитаешься. Жи был страшнее черта, а жены попались одна другой краше, что цветочки. Сами не шли — силой взял. Вот и Дыку надо бы так. Посмотрела бы она тогда на ту, что ему откажет! Силой он бы любую девушку взял! А в этом мире иначе, видно, нельзя — везде нужна сила. Тогда пикнуть никто не посмеет, а протянешь руку, просить станешь — никто тебе не подаст.

Однажды тетушка попробовала заговорить с Дыком.

— Сказал бы мне, что хочешь жениться, нашла бы тебе невесту, ну не в нашем селе, так где-нибудь подальше…

— Замолчи! Кому нужна твоя болтовня, — перебил ее Дык.

Тетушка обиделась, но замолчала, незаметно смахнув непрошеные слезы. С тех пор она больше не заговаривала с внуком о женитьбе и целыми днями возилась в саду, чтобы как-то прокормить его и себя.

Однажды ночью тетушка вдруг проснулась и увидела, что Дык стоит у ее постели. Днем он уходил куда-то и вот теперь вернулся. Тетушка решила, что Дык хочет с ней поговорить, и выжидательно смотрела на него. Но Дык, ни слова не говоря, протянул ей четыре бумажных донга, а когда тетушка открыла рот, чтобы о чем-то спросить, указал глазами на деньги, повернулся и ушел.

На следующий день кто-то сказал тетушке, будто Дыка видели в конторе по найму — он нанялся кули в Сайгон.

Что тут началось — передать трудно. Одни говорили, будто Дык разыскал Ни где-то в провинции и они сговорились ехать в Сайгон. Другие утверждали, что видели их вместе в конторе по найму. Третьи клялись, что Дык уезжает к своей матери, которая якобы разбогатела и прислала за ним человека. Словом, мнения выражали самые разнообразные; только в одном все сходились — что отныне род Громобоя в деревне Вудай прекратится.

— Я сама еще ничего не знаю. Чтоб им пусто было, болтунам! Бездельники проклятые! — сердилась тетушка.

Ее терпению и добродушию пришел конец.

Она обеднела, ей не на кого было надеяться и приходилось из последних сил трудиться, чтобы скопить хоть семь донгов себе на гроб. Тетушка все чаще думала о смерти; как она одинока! Пустой сад, пустой дом. Некому будет даже глаза закрыть и позвать святого отца, чтобы отпустил перед смертью грехи. А кто прочтет над ней молитву, спасающую душу от адского пламени?

Но, видно, не суждено было тетушке умереть одинокой. И хворала она тяжело, едва богу душу не отдала, и гроб уже себе припасла, но не умерла. Жизнь ее то угасала, то снова вспыхивала, словно пламя светильника, дрожала от каждого порыва ветра. Нет, старому, слабому да одинокому не жизнь, а мука…

Много воды утекло с тех пор, как исчез Дык, его уже стали забывать в деревне, но он неожиданно приехал и привез с собой жену и большой сундук. Только что с ним стало, с Дыком? Его никто и не узнал поначалу. Лицо худое, темное, щеки будто провалились, скулы торчат. Глубоко запавшие глаза так и бегают по сторонам, не то что прежде. И все же хоть и отощал он сильно, а с виду казался крепким. И одет был щегольски: ярко-красная рубашка с отложным воротником, заправленная в черные шелковые брюки, рыжий, европейского покроя пиджак, застегнутый на одну пуговицу, черная фетровая шляпа, матерчатые ботинки на каучуковой подошве и — в довершение ко всему — золотые зубы. На жене белая кофточка и черные шелковые брюки, волосы закручены узлом. Ни платка на голове, ни длинного платья, как у деревенских женщин. И, похоже, богатая, на каждом пальце по кольцу. Видно, польстился Дык на ее богатство, иначе зачем бы ему жениться на старой да некрасивой? Ни хоть в теле была, а эта — тощая, высохшая, лицо злое, противное, кожа вся в пятнах, как у утопленника, глаза выпученные, наглые.

Супруги почтительно поклонились тетушке, а Дык сказал:

— Я уж боялся, вас в живых не застану, слава богу, застал…

Тетушка была счастлива, хотя невестка ей не понравилась. Дык рассказал, что очень уж ему тогда было тошно и он решил попытать счастья в Сайгоне. Работал на каучуковых плантациях, потом скопил денег и занялся торговлей. Они с женой постарались — и скопили немного денег…

— Муж думал, что вас уже нет в живых, и не хотел возвращаться в пустой дом. А я его уговорила. Мало ли что случится на чужбине, дома все же спокойнее…

Тетушка похвалила невестку. Не прошло и недели, как она поняла, что все ее надежды тщетны. Как-то утром ее разбудили громкие крики: Дык ругался с женой. Тетушка рассердилась: глаза бы на них не глядели. Так, видно, и придется ей до самой могилы мучиться. Она лежала, тихонько охая. Пусть как хотят. Но крики невестки заставили ее вздрогнуть:

— Грабитель проклятый! Убийца! В тюрьме тебя сгною, только тронь!

— Сама убийца!

Ругань, треск рвущейся ткани, шум падающих предметов, звон. Они рвали друг на друге одежду, швыряли на пол все, что попадало под руку, били посуду, а тетушка лежала и плакала.