Нам Као - Избранное

Чиновница привела свою дочь к нам в дом. Моя бабушка недавно приняла христианство и была весьма ревностна в делах веры. Ее соблазнила мысль спасти заблудшую душу, направить ребенка на путь истинный. Бабушка решила взять девочку в услужение, сделать своей приемной дочерью и заняться ее воспитанием. Это был достойный способ умножить семью детей Христовых. Да и чиновница не возражала против обращения дочери в христианство.

Однако чиновница Ван, отдав дочь, получила наличными всего семь донгов, да еще пять или шесть бабушка по доброте душевной списала со старого долга. Но часть долга по-прежнему оставалась за ней. Чиновница Ван не больно торопилась с уплатой: каждый раз при встрече с бабушкой долго рассыпалась в извинениях, просила еще немного подождать. Бабушка, конечно, сердилась, но бранила ее больше для порядка, тяжбы не затевала. Это потому, что помнила, как сама ходила в должницах.

Когда бабушка бывала в настроении, она любила рассказывать нам о давних временах, как дед проигрался однажды в пух и прах и сбежал из дома, оставив больше ста донгов долгу. И пришлось бабушке работать в жару и ненастье, от зари до зари, круглый год, не зная отдыха, но денег не хватало даже для уплаты процентов по дедушкиным долгам. Она боялась выходить из дому. Если ей удавалось раздобыть мало-мальски приличное платье или горсть рису, она дрожала от страха, как бы у нее их не отняли. Однажды она купила себе риса на одно хао, а маленькой дочурке — моей матери (в ту пору ей только что исполнилось три года) — комок клейкого риса и, завязав покупки в полу одежды, хотела незаметно улизнуть с базара, но, на свою беду, повстречалась с торговкой, которой много задолжала. Бабушка упала ей в ноги, с плачем умоляла об отсрочке, но женщина, славившаяся своей жестокостью и грубостью, даже не удостоила ее ответом. Без лишних слов отняла бабушкины покупки, бросила их себе в шляпу и хотела уйти. Хорошо, базарный метельщик, видевший эту сцену, не выдержал и вступился за бабушку: «Ну взяла рис, и довольно! Еду для ребенка можно оставить. Девочка с самого утра плачет, надрывается, а ты последний кусок забираешь. Будто у самой детей нет. Совсем совести лишилась!»

Торговка презрительно скривила губы: «Тебя, болтливая обезьяна, кто просит нос совать? Жалеешь эту тварь, так и угощай ее на здоровье!»

Метельщик назло торговке дал бабушке два хао. «Вот, возьмите. Вернете, когда сможете. Это те, у кого мошна тугая, за грош готовы удавиться!»

Базарные кумушки сразу же пустили сплетню, будто метельщик неравнодушен к бабушке. Но бабушка говорила, что с того случая он всячески избегал встреч с нею, а когда бабушка вернула ему долг, скромно принял его, не вымолвив слова. И вообще всегда держался от нее подальше, словно побаивался. Уже позже бабушка рассчиталась с кредиторами, и ей удалось даже кое-что скопить, а про дедушку по-прежнему не было слуху. В ту пору многие сватались к ней, причем люди достойные, однако она всем отказала. «Если бы я и собралась замуж, — говаривала бабушка, — то пошла бы только за метельщика. Однако я решила жить ради дочери и оставаться верной мужу».

Человек, испытавший нужду, часто становится расчетливым, даже скупым. Но с нашей бабушкой такой беды не случилось. Она помнила, как жестоко обходились с нею кредиторы, и не хотела причинять людям подобных страданий. Впрочем, с чиновницей Ван поступала так мягко отчасти ради Хао.

Сперва Хао все плакала, наверное, дней десять подряд. Хоть и была она сыта, обута, одета, но никак не могла забыть душной, убогой хижины, где, голодная и оборванная, жила вместе с матерью и маленьким братом. Вскоре, однако, обжилась, успокоилась, стала ходить с моей мамой в церковь слушать, как читают Библию, учить наизусть молитвы и запоминать обряды, надобные для «спасения души». Ей нравилось быть христианкой. Она узнала, что есть бог, который сотворил небо, землю, все живые существа и, наконец, нас, людей. Ей рассказали, что единый бог сущ в трех лицах, что во втором лице он возродился к жизни и наречен был Иисусом, что Иисус принял мученическую смерть на кресте за грехи всего рода человеческого. Тот, кто в это свято верит, будет спасен, а кто не верит, попадет в преисподнюю, где души несчастных грешников, рыдая и скрежеща зубами, корчатся в адском пламени. Надо сказать, что к рыданиям и скрежету зубовному Хао привыкла: ее малый брат ревел целыми днями, а когда бывал болен, то по ночам еще скрипел зубами; так что этого Хао ни капельки не боялась. Она страшилась адского огня, в котором навечно обречены гореть души грешников. Ведь такого и святой не вынесет! Рассказы про ад моя новоявленная тетушка слушала, раскрыв рот. Она верила каждому слову взрослых и скоро стала ревностной католичкой. С утра до вечера мы с нею читали молитвы и распевали псалмы.

Постепенно Хао отвыкла от своей прежней семьи и даже начала чувствовать себя там чужой. Родная хижина казалась ей отныне пристанищем всякой нечисти. Все реже навещала она мать, и ей было неприятно подходить к алтарю предков, стоявшему в темном углу и словно скрывавшему какую-то тайну. Позднее, и это было печальнее всего, сама мать стала ей неприятна. Особенно с тех пор, как чиновница Ван на старости лет вдруг увлеклась ворожбой. Каждый месяц в дни новолуния и полнолуния она надевала свое лучшее платье, повязывала голову какой-то особой шалью и отправлялась к деревенской ворожее по имени Ок, с которой они вместе ворожили. Хао сердилась на мать и старалась всячески выказать ей свое осуждение, мать тоже в долгу не оставалась. Постепенно у обеих пропала всякая охота видеть друг друга.

Господи! И чего только не случается с людьми, если голова у них забита разной чепухой! Чем люди невежественнее, тем легче ссорятся из-за ерунды.

Теперь Хао признавала только приемную мать, мою бабушку. Она привязалась к моей маме, а уж меня любила так сильно, как ни одна тетка на свете не любит своих племянников. Она ходила за мной по пятам, ни на минуту не выпуская из виду. Говоря откровенно, в ту пору я был не так уж мал и вовсе не требовал присмотра, но был единственным ребенком в семье, как в свое время мама у бабушки. А в зажиточных домах с детьми нянчатся дольше, чем в семьях бедняков. Хао считала меня еще маленьким, потакала любому моему капризу, даже лазала в сады к соседям — воровать для меня плоды ой. Сколько раз во время дальних прогулок, когда ей казалось, что я устал, она таскала меня на спине, это «чтобы у малыша ножки не покривились». И смешно, и грустно вспомнить об этом! Я восседал у девочки на спине, а ноги мои свисали почти до земли. Тетушка тащила меня, согнувшись в три погибели, красная от напряжения, обливаясь потом, но не позволяла мне идти пешком, даже когда я сам того требовал.