Чарльз Сноу - Лакировка

— Да, — сказал Брайерс, словно продолжая разговор, — мы теперь знаем, как вы провели этот вечер и эту ночь. Не скрою от вас, нам пришлось поломать голову. И довольно долго. Слишком долго. В начале вечера вас обязательно кто-нибудь да увидел бы — вокруг много людей, а вы достаточно заметны. Затем позднее Сьюзен Теркилл, теперь жена Лоузби…

— Эта девка, эта шлюха! — Вспышка возмущения, морального негодования, неожиданно непосредственная и искренняя.

Брайерс моргнул, скривил губы и продолжал:

— Она несколько часов бродила в проходном дворе около дома, дожидаясь кого-то.

— Что она вам сказала?

— Это было очень интересно. Ведь она же хорошо вас знает.

— Что бы она вам ни сказала, это все сплошные выдумки. Что она сказала?

— Она вас не видела. Даже мельком.

Лицо Перримена было непроницаемым, но он втянул воздух, словно ему было трудно дышать.

— Должен заметить, старший суперинтендент, — сказал он с намеком на улыбку, — что это не самое сенсационное сообщение из всех когда-либо сделанных.

— Оно помогло нам решить, где вы находились в этот вечер.

— Я вам сказал.

— Да, вы нам сказали. Но это ведь не соответствует истине?

— Я не стану повторять одно и то же.

— И незачем. Вы были в доме леди Эшбрук. Вы пробыли там со второй половины дня до глубокой ночи. Вы убили ее около девяти часов, не позднее чем в половине десятого, а потом еще долго там оставались. Несколько часов. Не так уж много людей способно на подобное. Мы полагаем, хотя и не абсолютно уверены, что вы, после того как убили ее, почти все время тихо сидели в ее спальне наверху.

— Я был у нее в спальне утром. Осматривал ее. Обычный профилактический осмотр.

— Да. Вы нам это говорили. Вы очень многое предусмотрели. Вы стараетесь добиться совершенства — это в вашей натуре, как нам говорили. Вы знали, что почти невозможно пробыть некоторое время в помещении и не оставить там каких-то следов. Да, утром вы оставили там ворсинку со своего твидового костюма — все вполне объяснимо, все согласуется с вашими утверждениями. Но вечером вы снова вернулись в эту комнату после того, как убили леди Эшбрук, и предположительно расположились там ждать. Если вы и оставили какие-нибудь новые следы — не важно. Их можно объяснить утренним визитом. Вы устроились удобно и спокойно, так? Вы, несомненно, знали, что на это мало у кого хватило бы духу.

Тут Брайерс впервые перешел границы реального. У них не было никаких данных, которые позволили бы отличить следы, оставленные утром, от оставленных вечером. Собственно говоря, все их находки исчерпывались твидовой ворсинкой. Морган Оуэн провел тщательнейшие исследования, но больше ничего обнаружить не удалось. Однако Брайерс наталкивал Перримена на мысль, что они нашли еще какую-то улику.

Перримен не возмутился и не отрицал. Он вообще не произнес ни слова. Теперь он сидел расслабившись, даже ссутулившись и смотрел не на Брайерса, на стол, — тому, кто вошел бы сейчас в комнату, ничего не зная, показалось бы, что он не растерян и не подавлен, а скорее уверен в себе и посмеивается. В эту минуту Брайерс, как он сказал позднее, не сомневался, что Перримен смирился с поражением. Брайерсу довольно часто приходилось видеть, как подозреваемые вот так уступали под давлением улик, но на этот раз возникало и другое ощущение: словно Перримена не загнали в угол, не сломили, а убедили, даже упросили — его высокомерие не исчезло, а скорее даже возросло.

Шинглер потом рассказывал об этом иначе. У него не было прямоты Брайерса, его внутренней честности. Он сказал, что не верил, будто наступил переломный момент. Но признал, что с минуты на минуту ожидал какого-то решительного поворота.

Брайерс продолжал:

— И еще одно. Тут я так и не могу прийти к окончательному выводу. Не исключено, что и вы не можете. Когда вы ее убили — что, естественно, особых затруднений не составило, — вы поднялись в спальню, чтобы устроиться там поудобнее и выждать. Блестящая идея. Вы, конечно, сообразили, что мы с ног собьемся, разыскивая свидетелей, которые могли бы заметить кого-то около дома сразу после убийства. Вы были совершенно правы: именно этим мы и занялись. И разыскали, вероятно, всех, кто был неподалеку от ее дома между девятью часами и полуночью. А вы все это время сидели у нее в спальне. Но перед тем, как подняться туда, вы, хотя она была уже мертва, разбили ей голову. Я вас об этом уже спрашивал. Зачем?

Тело Перримена все еще оставалось расслабленным, губы все еще чуть улыбались.

— Возможно, — сказал Брайерс, — вы рассчитывали запутать нас. Чтобы мы бросились искать среди уголовников и всяких подонков. Я уже говорил вам: тут вы нас недооценили. Нам, конечно, пришлось провести обычные розыски — в такого рода делах бывают всякие неожиданности, — но это нас и на полчаса не обмануло. Однако я с самого начала не был убежден, что вы размозжили ей голову ради этого. Я думаю, вы просто потеряли власть над собой. Я думаю, вы просто повели себя как самый обыкновенный убийца. Вы вовсе не так уникальны, как вам хотелось бы думать. Вам следовало бы это предвидеть, доктор. Бесспорно, вы очень быстро взяли себя в руки, больше к трупу не подходили и поднялись в спальню. — Брайерс продолжал: — Вам очень повезло. Я думаю, вы это понимаете. Кровь. Приняли ли вы какие-нибудь меры… мы пока еще ничего на вашей одежде не обнаружили. Мы не знаем, переоделись ли вы, и если да, то где. Мы не знаем точно, сколько времени вы оставались в спальне. Думаем, что вы ушли, когда еще было темно, но перед самым рассветом. Часов около четырех по летнему времени. Утро, вероятно, было очень приятное, свежее, — Брайерс посмотрел через стол и сказал: — Вы теперь готовы говорить со мной?

Наступило молчание. Сколько времени оно длилось, никто из них сказать не мог бы. Перримеи пошевелился, расправил плечи и сел прямо, высоко держа голову. Очень медленно он снова скрестил руки на груди.

— О да, старший суперинтендент, я готов с вами говорить.

Шинглер разгладил свой блокнот, хотя это еще не было прямым признанием.

— Да… — сказал Перримен с неожиданным благодушием. — Полагаю, в такой ситуации я говорю с вами в последний раз. Мы ведь прошли дорогу до конца, не так ли? Вы не можете меня упрекнуть, что я вас торопил. Я внимательно выслушал все ваши анализы моего характера. Любопытные и порой даже лестные, если согласиться с вашей точкой зрения на мою нравственную позицию. Кроме того, я выслушал ваши предположения относительно некоторых моих действий. Я позволю себе процитировать вас, старший суперинтендент, и сказать вам, что вы незаурядный человек. Но ведь следует разобраться с нашим делом, не так ли? Должен вам сказать, что оно мне более чем надоело. Давно пора с ним покончить. Иногда я говорю умному больному, что собираюсь обходиться с ним как с клиническим материалом, который мы исследуем вдвоем. Я довольно подробно обдумал ваше обвинительное заключение, если это можно так назвать. Я совершенно не касаюсь вопроса о том, есть ли какие-либо основания для ваших умозрительных построений. К вашей практической цели они имеют не больше отношения, чем ваши мысли о добре и зле. Я не могу отнестись к ним серьезно. Как и к вашим обвинениям. Я пришел к выводу, что от них, если рассмотреть их трезво, не останется, собственно, ничего. Даже еще до того, как Перримен заговорил, Брайерс понял, что дальнейшее будет демонстрацией умения владеть собой. И все-таки он был удивлен. На первом допросе Перримена выбили из колеи — даже ошеломили — вопросы о денежном мотиве. И казалось, он вот-вот сломается. Однако на второй допрос он явился в прежней непробиваемой броне. У него был запас внутренней силы — Брайерс больше не сомневался в этом, — не только помогавшей ему противостоять противникам, но и укреплявшей его веру в себя. Когда Брайерс сказал Перримену, где он был в ночь убийства, тот, казалось, растерялся и даже не стал разыгрывать возмущение, как в прошлый раз, когда речь зашла о деньгах. И все же через несколько минут, не более чем через четверть часа, он вновь овладел собой.