Чарльз Сноу - Лакировка

— Вы, как разумный человек, согласитесь, что в длительных обсуждениях нет никакой нужды, — сказал Перримен, застыв в высокомерной неподвижности. Его тон был одновременно и мягким и презрительным. — Рассмотрите свое обвинительное заключение как клинический материал. Вам следует забыть про мою личность и про ваши творческие экскурсы в область психологии. Вы должны придерживаться фактов. Меня удивляет, что я вынужден напомнить вам об этом. Взгляните на ваш материал ясным взглядом. У вас ведь почти ничего нет. Да, я был связан с леди Эшбрук. Это было известно с самого начала. Да, я выполнял определенные ее поручения. Да, отчасти в обход некоторых второстепенных правил налогового обложения. Что из этого следует? Да, после ее смерти я стал чем-то вроде ее душеприказчика. Да, у меня была возможность получить незначительную денежную сумму. Как поспешил указать этот ваш молодой человек, сумму крайне незначительную. Вот и все реальные факты, которые у вас есть.

Шинглер покраснел при этой презрительной реплике по его адресу, произнесенной так, словно его присутствия не замечали, словно он был официантом.

— Старший суперинтендент сказал вам, что мы знаем все про то, что вы делали в ту ночь.

— Да, он мне это сказал. У него очень сильное воображение. Кроме того, его интересуют факты. Я могу только отдать ему должное и в том и в другом отношении. Но и меня интересуют факты. Я очень внимательно обдумал его версию о том, где я был и что делал в ту ночь. Весьма внушительные логические построения.

— Ну так что же? — Шинглер был сбит с толку и рассержен.

Брайерс сидел не шевелясь, с неподвижным лицом. Его глаза ярко блестели.

— Внушительные, но бесполезные. — Перримен расслабил руку и величественно провел ею по воздуху. — Каких-нибудь наивных простаков они могли бы и обмануть. Но фактов у вас нет никаких. Ничего весомого. Вы это знаете. И я это знаю. А потому, старший суперинтендент, продолжать наш диалог нет никакого смысла. С вашего разрешения я вернусь к моим пациентам.

Он с трудом поднялся на ноги и ухватился за край стола.

— Еще два второстепенных момента, — сказал он. — Я считаю, что оказал вам всю помощь, какую можно требовать в разумных пределах. Как я уже сказал утром, у меня больше нет желания тратить время на бесплодные разговоры. Если вы снова меня вызовете, мне придется обратиться к адвокату. У меня нет ни лишнего времени, ни досуга. Я думаю, вы это понимаете.

Брайерс молчал.

— И еще одно, старший суперинтендент. У меня легкое обострение фиброзита, и мне трудно ходить. У вас его не было? Я буду очень признателен, если вы предоставите мне машину.

Брайерс молча посмотрел на Шинглера, и тот вышел с Перрименом из комнаты.

Когда Шинглер вернулся, Брайерс сидел все в той же позе.

— Конечно, вам пришлось его отпустить… — заметил Шинглер.

— Конечно, — ответил Брайерс обычным твердым тоном.

— Ну так что же, сэр?

— Полная неудача, — сказал Брайерс, не меняя тона. — И только по моей вине. Мне очень жаль, что я всех подвел.

Никто, кроме Брайерса и ближайших его сотрудников, не знал точно подоплеки того, что произошло с Перрименом. Прессе официально было сообщено только одно: доктор Ральф Перримен, врач леди Эшбрук, некоторое время оказывал помощь полиции в связи с ведущимся следствием, а теперь вернулся к исполнению своих профессиональных обязанностей. Многие — и даже те, кого самих допрашивали, — недоумевали. По-видимому, полиция допустила очередной промах. Пациенты Перримена поговаривали о том, чтобы обратиться с протестом к комиссару лондонской полиции.

Хамфри, читая газету, извлек из этого сообщения больше смысла. Что-то пошло не так — это было очевидно. Фрэнку Брайерсу, конечно, пришлось нелегко, мимоходом подумал Хамфри, но он явно сумел сохранить хладнокровие. Раз Перримена сломить не удалось, Брайерс должен был его отпустить: другого выбора у него не было. Хамфри испытывал разочарование, грызущую досаду: значит, Перримен все-таки вывернулся. Это было скверно, это было возмутительно, а кроме того, оставался осадок неизрасходованного возбуждения — не произошло кульминации, после которой можно спокойно перевести дух. Справедливость не восторжествовала и не возникло блаженного ощущения, что воздаяние свершилось в полной мере. Хамфри не скрывал своих чувств. И Кейт тоже. У нее были библейские понятия о воздаянии, но, кроме того, она — как и Хамфри, когда он узнал, что рака у леди Эшбрук нет, — испытывала чисто физическое облегчение.

Теперь Хамфри понял еще одно. Ему была известна дата последнего допроса, и он ждал звонка. Но Брайерс не позвонил. Шли дни, а Хамфри ничего не знал и не видел Брайерса. Казалось, тот прятался. Это Хамфри мог понять. Так бывало и с ним: продолжаешь работать, делаешь свое дело так, словно ничего не произошло, но стараешься избегать тех, кто знает, что у тебя беда, и особенно тех, с кем ты близок.

Через неделю после этого первого официального сообщения в прессе появилось еще одно: документы, имеющие отношение к наследству покойной леди Эшбрук, переданы главному прокурору и в налоговое управление.

Едва Кейт в этот вечер вошла к нему в гостиную, жмурясь после непроглядного мрака снаружи, Хамфри протянул ей газеты.

— Ну что же, — сказал он. — Все началось с денег и, видимо, кончится деньгами. — Он добавил: — Фрэнк как будто пытается хоть в чем-то взять реванш.

Он еще раньше все ей рассказал. К финансовым махинациям Кейт относилась куда более терпимо, чем ко многим другим грехам. Теперь она сморщила нос.

— До чего все это мелко, правда? — сказала она.

Однако даже она, несмотря на свойственную ей упрямую верность, все больше убеждалась, что память у людей действия действительно короткая, и чувствовала себя виноватой, так как у нее уже было такое ощущение, будто убийство леди Эшбрук произошло давным-давно. Другое признавались ей, что и они испытывают такое же чувство. И как-то вечером она покаялась в этом Алеку Лурии, который на рождество вернулся в Лондон.

— Не ворчите. Это вам явно идет на пользу: вы прекрасно выглядите, — сказал Лурия тем голосом (Хамфри доводилось слышать его и раньше), какой он обычно пускал в ход, разговаривая с привлекательной женщиной, — отеческим, строгим, но не рассчитанным на то, чтобы обмануть собеседницу.

Кейт исподтишка бросила на Хамфри веселый взгляд. Но Алеку Лурии пришла в голову новая мысль.

— Вы все забыли, какими вы были летом.

— Что мы забыли?

— Я, собственно, имею в виду не конкретно вас. И не бедную леди Эшбрук. Но общее настроение было очень скверным — гораздо хуже того, какое мне приходилось наблюдать здесь прежде. Почти все, с кем я разговаривал, считали, что вот-вот произойдет крах. Деньги ничего не стоят. Впереди — полное банкротство, хотя никто как будто толком не знал, что стоит за этими словами.