Эрнест Хемингуэй - Полное собрание рассказов

– А рыбы много наловили?

– Очень мало. Мы пошли удить рыбу, но ненадолго, а потом вернулись и опять принялись петь. Мы пели, понимаете, – сказал Фонтэн.

– А ночью, – сказала мадам Фонтэн, – все женщины спали в грузовике. Мужчины легли у костра. Среди ночи, слышу, подходит Фонтэн и хочет взять еще вина, а я говорю ему: mon Dieu, Фонтэн, оставь что-нибудь на завтра. Завтра нечего будет пить, и все будут огорчены.

– Но мы все выпили, – сказал Фонтэн. – И на завтра ничего не осталось.

– Что же вы делали?

– Рыбу ловили. По-настоящему ловили.

– Верно. Отличной форели наловили. Mon Dieu, oui. Все одинаковые, полфунта и одна унция.

– Крупные?

– Полфунта и одна унция. Порционные. Все одинаковые, полфунта и одна унция.

– Вы любите Америку? – спросил меня Фонтэн.

– Видите ли, это моя родина. И я люблю ее, потому что это моя родина. Но едят в Америке неважно. Когда-то ели хорошо, а теперь нет.

– Oui, – сказала мадам Фонтэн. – Едят неважно. – Она покачала головой. – А потом здесь слишком много поляков. Когда я была маленькой, ma mere говорила мне: ты ешь, как les Polacks. Я не понимала, что это значит – Polacks. Тогда не понимала, а здесь, en Amérique, я поняла. Слишком много поляков. Et, mon Dieu, они грязные, les Polacks.

– В Америке прекрасная охота и рыбная ловля, – сказал я.

– Да. Это лучше всего. Охота и рыбная ловля, – сказал Фонтэн. – Какое у вас ружье?

– Духовое, двенадцатикалиберное.

– Это хорошо. – Фонтэн кивнул головой.

– Я тоже хочу на охоту, – сказал Андре звонким мальчишеским голосом.

– Тебе нельзя, – сказал Фонтэн. Он повернулся ко мне. – Они просто дикари, эти юнцы. Они рады застрелить друг друга.

– Я буду охотиться один! – с азартом крикнул Андре. – Совсем один.

– Тебе нельзя на охоту, – сказала мадам Фонтэн. – Ты еще маленький.

– Я буду охотиться один! – еще пронзительнее крикнул Андре. – Я хочу стрелять мускусных крыс.

– Что это такое – мускусные крысы? – спросил я.

– Вы никогда не видели их? Наверно, видели. Их еще называют ондатрами.

Андре обеими руками сжимал двадцатидвухкалиберное ружье, которое он достал из шкафа.

– Они дикари, – сказал Фонтэн. – Они рады застрелить друг друга.

– Я буду охотиться один, – упрямо повторил Андре. Он прицелился из ружья. – Я хочу стрелять мускусных крыс. Я знаю, где их много.

– Дай сюда ружье, – сказал Фонтэн. Он опять повторял, обращаясь ко мне: – Это дикари. Они готовы застрелить друг друга.

Андре крепко сжимал ружье.

– Я только целюсь. Что же тут такого? Я только целюсь.

– Он обожает охоту, – сказала мадам Фонтэн. – Но он еще маленький.

Андре спрятал двадцатидвухкалиберное ружье обратно в шкаф.

– Когда я вырасту, я буду стрелять зайцев и мускусных крыс, – сказал он. – Один раз я ходил с папой на охоту, и он только подстрелил зайца, а убил его я.

– Верно. – Фонтэн кивнул. – Он убил зайца.

– Но папа сначала подстрелил его, – сказал Андре. – А я хочу охотиться один и стрелять один. На будущий год мне уже можно будет. – Он уселся в угол и раскрыл книгу. Я заглянул в нее, когда мы после обеда перешли из столовой в кухню. Книга была библиотечная: «Фрэнк на борту канонерки».

– Он любит книжки, – сказала мадам Фонтэн. – Но это лучше, чем шататься по ночам с другими garçons и воровать.

– Книги – это хорошо, – сказал Фонтэн. – Monsieur сам пишет книги.

– Oui, c’est vrai. Конечно. Но слишком много книг – нехорошо, – сказала мадам Фонтэн. – En Amérique книги – это болезнь. Как и церкви. Здесь слишком много церквей. Во Франции только les catholiques et les protestants, и очень мало protestants. Но здесь много, много разных церквей. Когда я приехала сюда, я все говорила: oh, mon Dieu, на что столько церквей?

– Верно, – сказал Фонтэн, – слишком много церквей.

– Недавно, – сказала мадам Фонтэн, – к нам приехала одна девочка, француженка, со своей матерью, родственницей Фонтэна, и она говорит мне: «En Amérique не надо быть catholique. Нехорошо быть catholique. Américains не любят, когда кто-нибудь catholique. Это как сухой закон». А я говорю ей: «Кем же ты хочешь быть, а? Раз уж ты catholique, то лучше уж и оставаться catholique». A она говорит: «Нет, нехорошо быть catholique в Америке». А я думаю, что если кто catholique, то лучше уж оставаться catholique. Нехорошо менять свою веру.

– Вы ходите в церковь?

– Нет. В Америке я не хожу в церковь, только иногда, очень редко. Но я все-таки остаюсь catholique. Нехорошо менять свою веру. Mon Dieu, non.

– Говорят, что Смит католик, – сказал Фонтэн.

– Так говорят, но кто его знает? – сказала мадам Фонтэн. – Вряд ли Смит catholique. В Америке очень мало catholiques.

– Мы католики, – сказал я.

– Oui, но вы живете во Франции, – сказала мадам Фонтэн. – Вряд ли Смит catholique. Он жил когда-нибудь во Франции?

– Поляки – католики, – сказал Фонтэн.

– C’est vrai, – сказала мадам Фонтэн. – Они идут в церковь, потом всю дорогу домой лезут друг на друга с ножами и весь воскресный день режут друг друга. Но они не настоящие catholiques. Они Polacks catholiques.

– Все католики одинаковые, – сказал Фонтэн. – Католики все похожи друг на друга.

– Я не верю, что Смит catholique, – сказала мадам Фонтэн. – Это ужасно смешно, если он catholique. Я не верю.

– Он правда католик, – сказал я.

– Смит – catholique, – задумчиво повторила мадам Фонтэн. – Никогда бы не поверила. Mon Dieu, il est catholique.

– Принеси еще пива, Мари, – сказал Фонтэн. – Monsieur хочет пить, и я тоже.

– Oui, сейчас, – отозвалась мадам Фонтэн из соседней комнаты. Она спустилась в погреб, и мы слышали, как скрипят ступени. Андре сидел в углу и читал. Фонтэн и я сидели за столом, и он налил пива из последней бутылки в наши стаканы, оставив немного на донышке.

– Хороша в Америке охота, – сказал Фонтэн. – Я очень люблю стрелять уток.

– Во Франции тоже отличная охота, – сказал я.

– Верно, – сказал Фонтэн. – У нас там много дичи.

Мадам Фонтэн вернулась из погреба с бутылками пива в руках.

– Il est catholique, – сказала она. – Mon Dieu, Смит est catholique.

– Вы думаете, он будет президентом? – спросил Фонтэн.

– Нет, – сказал я.

На другой день я поехал к Фонтэнам – сперва в тени городских домов, потом по пыльной дороге, свернул на проселок и остановил машину у калитки. День опять был жаркий. Мадам Фонтэн вышла на заднее крыльцо. Она была точно Бабушка Мороз – чистенькая, румяная, вся седая и походка вперевалочку.

– Bonjour, – сказала она. – Mon Dieu, какая жара. – Она пошла в комнаты за пивом. Я сидел на крылечке и сквозь сетку на двери и листву высокого дерева смотрел на дрожащий от зноя воздух и на далекие горы. Горы были бурые, в глубоких бороздах, а над ними высились три пика и покрытый снегом ледник, белеющий сквозь деревья. Снег был очень белый, очень чистый и казался ненатуральным. Мадам Фонтэн вышла на крыльцо и поставила на стол бутылки.

– На что это вы смотрите?

– На снег.