Николай Лейкин - Неунывающие россияне

– Акробаты живут тут. Вишь, как к своему рукомеслу то приучают, – разсказывает бабе-селедочнице маляр, с кистью на плече. – Это вот родители.

– Эх, вырезать бы хорошую орясину, да самих родителев! – восклицает баба.

Папаша оборачивается.

– Идите, милая, а то вас в три шеи отсюда за ваши глупыё замечания, – говорит он бабе.

– А ну-ко, посмей! Я вольная торговка! Я с жестянкой хожу. Можно и городового кликнуть; он те уймет, акробата! Я трудами хлеб добываю, а не вихлянием! – голосит баба.

– Няня, позовите человека, позовите Карпа!

– Зови, хоть десятерых, и вовсе мне твой человек не страшен. У него не подымется рука на христианскую душу!

– Мишель, оставь, что за спектакль! – останавливает мужа жена.

– Шпарят здесь, что ли кого? – спрашивает за решеткой рыбак, с бадьёй на голове, и останавливается.

– Девочку драть собираются, – отвечает кто-то. – Халуя за розгами в мелочную лавку послали. Говорят, молочник разбила.

– Мишель, посмотри, который час, может быть, можно оставить гимнастику. Ну, что за радость народ вокруг себя собирать!

– С гигиенической стороны пора оставить, но с педагогической… Впрочем, довольно!

Девочку отдают няньке и приказывают дать второй завтрак. К толпе подходит городовой и разгоняет её.

– Я говорил тебе, Мари, что гимнастику нужно перенести вглубь сада, а то каждый день у нашей решётки спектакль происходит, – замечает муж.

Городовой, разогнав толпу, останавливается у решетки и делает под козырёк.

– Здравствуй, Уваров, – отвечает на его поклон молодой супруг. – Ну, что прочел ты «Подводный камень», что дала тебе жена? Ну, как тебе понравилось?

– Прочел-с. И даже очень интересно, как это господа с блуждающими женами обращение имеют-с. А только, все-таки, повадка для женского племени, – отвечает городовой. – Я так полагаю, что тут полоумные представлены.

– Это тебе от неразвития так кажется. Побольше почитаешь, и будешь иметь другия понятия.

– Это точно-с. Это вы, действительно. Для нас темнота, ну и мудрёно. По-нашему, взял бы, кажись, и выступил супротив этой самой жены с поленом. Нет-ли, сударь, ваше благородие, другой какой книжки, только позанятнее. А то стоишь, стоишь на часах, инда одурь… Вот книжка есть: «о том, как солдат спас Петра Великого».

– Нет, нет, жена приготовила уже тебе большой роман: «Что делать?».

– Ваньки Каина у вас, ваше высокоблагородие, нет-ли?

– Эти книги, мой друг, тебя не разовьют. Я хочу, чтобы чтение было тебе утешением в твоем семейном горе, чтобы ты, наконец, нашёл исход из гнетущих тебя обстоятельств.

– Это действительно, это точно.

– Ну, вот видишь. Кстати, что твоя жена, и как ты смотришь теперь на неё, по прочтении «Подводного камня»?

– Вчера прибегала. Бурнус на ней это бархатный, в соломенной шляпке. Давай, говорит, паспорт.

– Ну, и что-же ты?

– Помял маленько, грешным делом. Прическу попортил, украшение своротил.

– Ай, ай, ай! Значит на тебя чтение не действует, значит к тебе, что к стене горох.

– Нет-с, помилуйте, как возможно, даже и очень чудесно действует. А она зачем Бога забыла?

– Ну, и что-же, разговаривал ты с этим купцом, которому она отдалась? Вчера я думал о дуэли, но дуэль в вашем положении не у места. Положим, ты человек военный и владеешь оружием, но он купец…

– Теперь уж не купец, ваше благородие, а с железной дороги они – инженер.

– Как-же ты мне разсказывал, что купец из-под Апраксина?

– Спервоначалу, ваше благородие, это действительно, что она с купцом, ну, а теперь, к этому инженеру перебежала. Да и промеж купца-то был ещё один офицер конюшенный.

– Ах, Боже мой, да это совсем Мессалина какая-то! – всплескивает руками жена Мишеля.

– Хуже, сударыня! Просто шкура барабанная! подстёга на вздёржке!

– Уваров! Что за слова! Удержись, мой милый, – останавливает его барин.

– Виноват, ваше благородие! – вспохватывается городовой. Я так, сударь, полагаю, что без рабочего дома не обойдётся, придется её упрятать! Надо, вот, к приставу сходить.

– Что ты! что ты! Как можно наказывать влечение женского сердца! Ты вот прочти «Что делать?»

– Да нешто, тут влечение? Ведь она шельма!..

– Удержись, говорю!..

– Обидно, ваше благородие. Вы-то возьмите: ведь жена. Третьеводня-с говорю: давай пять целковых, а она «накось, говорит, выкуси!»

Супруги в ужасе.

– Пять целковых! Что-же ты это продавать её хочешь, что- ли? – восклицают они.

– Не продавать, а коли ты жена непочтительная, то должна, по крайности, помогать своему супругу. Вы-то возьмите: ведь я её пять лет кормил…

– Молчи, молчи! Ты говоришь что-то совсем несообразное!

– Нет, сообразное, – чуть не плачет городовой. – Куда она беличий салоп девала? Белка-то, ваше благородие, полюбовнику на халат пошла. Теперича она в шелковых чулках щеголяет, а где мои две ситцевыя рубахи? По крайности хоть-бы по пяти целковых в неделю…

– Полно, стыдись и говорить-то это.

– А она, нешто, стыдится? Она вон пришла, да бок у самовара проломила.

– Ах, бедный, бедный! – качает головой жена Мишеля. – Мишель, я все думаю, что бы ему теперь дать почитать такого, чтобы подходило к его положению?

Мишель задумывается.

– Дай ему Анну Каренину Толстого, говорит он. У Каренина он научится мужеству в несчастии.

– Но ведь Анна Каренина с одним Вронским, а тут трое соперников. Она с тремя…

– Какое, сударыня с тремя! Об трех бы я и не говорил! – утирает кулаком слезы городовой, – графский камардин четвертый, правоведа-мальчишку подцепила, офицер уланский, околодочный из седьмого участка! Да, что, всех и не перечтешь!

– Послушай, Мишель! Уж это происшествие выходит из ряда обыкновенных. Тут и романа такого не подберешь, всплескивает руками барыня.

– Дай ему «Отцы и дети» Тургенева или «Накануне». Или нет, дай «Что делать?» Пусть хоть он тем утешится, что ревность, по иным понятиям, есть не что иное, как брезгливость. На тебе, Уваров, сигару! Это хорошая сигара, гаванокая… говорит Мишель.

– Погоди, Уваров, сейчас я тебе принесу книжку. Ты, наверное, найдешь в ней и исход, и утешение, – прибавляет жена Мишеля, и идет по направлению к балкону.

Городовой встрепенулся.

– Вот отстою на часах, приду домой, да ежели застану её, стерву, такую встряску, ваше благородие, задам, что небо то с овчинку покажется! – восклицает он и сжимает кулаки.

Порядочное, состоятельное семейство, прожив одно лето в Новой Деревне и переиспытав все беcпокойства и терзания, сопряженные с прозябанием в этом вечно ярмарочном месте, на следующий год, наверное, поселится в Старой Деревне, где жизнь уже спокойнее, трактиров и портерных меньше. Обитатели Старой Деревни – люди семейные. Ремесленник, ежели и поселяется сюда, то отнюдь не для того, чтобы открыть мастерскую или лавочку и потом эксплуатировать своего брата дачника. Здесь он живет исключительно для отдыха, окружённый своим семейством. В Старой Деревне есть много англичан-купцов, из года в год арендующих дачи, много немцев-купцов, всячески старающихся походить по своей внутренней и внешней складке на англичан, много русских купцов, оперирующих на бирже, утративших свой первоначальный тип и отдавшихся подражанию англичанам и немцам. Обитатели Старой Деревни наполовину рыболовы и охотники до экскурсий на лодке. Они щеголяют друг перед другом гичками, рыболовными принадлежностями, купленными в английском магазине, эксцентричными костюмами. Многие держат здесь как верховых, так и упряжных лошадей, коляски и выезжают по вечерам на елагинский пуант. Около пяти часов дня за воротами дач вы встретите лакеев во фраках и белых галстуках, успевших уже накрыть стол и ожидающих приезда из города своих господ. Биржевые дни, как вторник и пятница, ознаменовываются здесь поздним приездом из города, серьёзным настроением дачников, суровыми лицами, капризным педантизмом. Англичанин и немец, приехавшие в эти дни с биржи на дачу ранее обыкновенного, ни за что не сядут обедать ранее шести часов. После обеда – отдых на мостках, перекинутых через канавку, с хорошей сигарой, стиснутой в зубах, со взором быка, смотрящего на проходящий мимо него поезд железной дороги. А по аллейке, около дач, шныряют дачницы, яхт-клубисты, в фуфайках и яхт-клубских фуражках, по дороге проезжают шикарные коляски, с развалившимися в них бакенбардистами, спешащими на острова, на елагинский пуант.