Николай Лейкин - Неунывающие россияне

К таковому мужу, крепко стиснувшему зубами сигару и предавшемуся невозмутимому отдохновению, подходит жена.

– А у нас сегодня Васенька чуть глаз себе не выколол, – разсказывает она. – Пришел шарманщик с обезьяной…

– Огы! – издает утвердительный звук муж, даже и не пошевелив головой.

– Да что ты, как будто и не отец? Ведь ребенок мог-бы и окриветь.

– Ведь не окривел-же, – цедить сквозь зубы муж.

– Ах, Петя, какая обезьяна! Восторг! Потом монах приходил с Афонской горы и образа продавал. Руки у него татуированы молитвами, на груди наколото изображение Иерусалима! и грудь такая волосатая.

– Угы!

– Англичанка из большой дачи удила рыбу и вытащила щуку. Ветер шляпу у неё с головы в Неву сдунул. Неудобны эти шляпы с широкими полями.

– Игы!

– А ожидая тебя к обеду, я до того испугалась: вдруг, у нас по улице несётся лошадь со сломанной оглоблей, сшибла разнощика с дынями. Я гляжу – детей нет, кричу: мамка! нянька!

– Гм! Огы!

– Потом, вот потеха-то! ехал на извощике музыкант с контр-басом и уронил. Ну, разумеется, вдребезги!.. Мальчишки подымать начали осколки, потому он колесами переехал… Годится этот контр-бас? Поди, склеить можно?

– Угы!

– Да что это ты все только гамкаешь, и не добьешься от тебя ни одного слова.

– Огы!

Мимо проходят яхт-клубисты, в тельных фуфайках и жокейских фуражках. Жена переносит на них своё внимание.

– Опять кататься едете? – спрашивает она. – Да как у вас сил хватает?

– Сгребаться идем. Завтра гонка. Мы уже решили взять приз и до тех пор не успокоимся, покуда не возьмем, – отвечает кто-то из гребцов. – Ах, Анна Ивановна, ежели-бы вы знали, как мы себя ведём всю эту неделю! Вина и пива ни капли, через это одышка делается, обед и завтрак без хлеба и чай, чай, чай. Оглоблин вон вчера девять стаканов за присест… Это мы пот из себя выгоняем. Всё сосредоточено для того, чтобы сохранять силы. Завтра, завтра…

– Со щитом или на щите…

– Непременно со щитом. Наш рулевой, дядя Герман Карлыч, поклялся своей лысиной… Прощайте, однако, пора!

А вот, на другом помосте, перекинутом через канаву, сидит дачник, в красной канаусовой рубахе, в синих плисовых шароварах, в лакированных сапогах бутылками и в поярковой шляпе грешневиком, перевитой цветными лентами и павлиными перьями. Он собрал вокруг себя мужиков. Мужики стоят и осматривают его с ног до головы; на лицах улыбки.

– Я, господа, такой же славянин, как и вы, и потому не хочу пренебрегать русским костюмом, – говорит он с заметным немецким акцентом. – Сочувствовать русскому народу надо и по внешности, так сказать, сливаться с ним и оболочкой. Поняли?

– Это действительно, что говорить? – откликается кто-то, – ласковые господа приятнее, а то вон иной так и норовит тебя в ухо. Что хорошего? А вы завсегда цигарочкой, водочкой…

– Я славянин и горжусь этим. Поняли? Но разница между нами та, что вы с Волги, а я с Дуная. Я такой же русский.

– Нет, Богдан Иваныч, это зачем же? Ты немец, только немец обстоятельный, ласковый…

– Что вы, что вы! Я славянин, я чех, я ненавижу немцев.

– Ой, немец! Ты вон и в церковь не ходишь, а в кирку. Шутишь, Богдан Иваныч.

– Чех, говорю вам, славянского племени; а что до религии, то это всё равно.

Мужики улыбаются.

– Нет… коли ты русский, то ты и молись по-русски. Вчера я вон вошел к тебе в горницу, снял шапку и перекреститься не на что, а ты повесь образ, затепли лампадку по усердию.

– Это нейдёт к делу. Я и ваши русские народные песни знаю: «Хуторок», «Стрелок», «Камаринского мужика», «Вот мчится тройка удалая». Я и ругаться по-русски умею.

– Ругаться мудрость не велика! Ругаться немец первым делом учится, потому у нас ругань лёгкая, способная, что твой бархат, и ко всякому слову подходит, а ты просиди-ка великий пост на грибах, да на кислой капусте; вот, барин, тогда мы и скажем, что ты русский.

– Не называй меня барином, с 19-го февраля бар нет. Не люблю этого слова. А что до грибов и кислой капусты, то я их до безумия люблю и завсегда, когда водку пью, то закусываю кислой капустой. Я русский, и по мясу, и по крови, потому что славянин, а по-славянски у вас и евангелие в церкви читают.

Мужики смеются.

– Нудно это, Мироныч, всё был немец Богдан Иваныч, и, вдруг, русским стал.

– У меня и имя чисто русское. Богдан – Богом данный.

– Это всё так, а, всё-таки, внутри-то себя всё-таки Карла Иваныча содержишь.

– Ах, братцы, как трудно с вами разговаривать! – всплескивает руками дачник. – Наконец, ведь и вы, ежели так говорить, не чисто русские, а наполовину татары, потому что татарское иго тяготело…

– Ну, это ты, барин, врёшь! Ты говорить – что хочешь говори, а обижать зачем-же? Какие мы татары? Мы и свинину едим и водку пьем. На татарине креста нет.

– Да ведь это путём исторических событий.

– Нет, уж это ты оставь, это лишнее. Мы с одной женой живём, кобылятины не жрём.

– Ну, хорошо, хорошо. Знаете, я и балалайку себе купил, – люблю русский инструмент.

– Балалайка вещь занятная, а только зачем христианския души татарами обзывать?..

– Да, довольно, довольно! Я и трепака плясать умею, балясы девушкам точить.

– В балясах мудрости не состоит, а только зачем тебе, барин, в русские лезть? Немцем у нас жить много пользительнее! Ты, барин…

– Опять барин. Ежели я ещё раз это слово услышу, я перестану разговаривать и уйду.

– Ну, прости, Богдан Иваныч.

– Давайте слово, что не будете меня барином называть. Ну, протягивайте руки.

Мужики хлопают по ладони дачника.

– Зачем же ты это, барин, черкесом-то вырядился? – опять задает вопрос кто-то.

– Как черкесом? Я надел русский костюм; это народный русский наряд.

– Русский наряд не такой.

– Полно-те, господа, вы не знаете. Ну, братцы, пойдёмте ко мне, сейчас я вас водкой и пивом угощу, – говорит дачник, – и на закуску есть прелестные раки.

– Водки и пива давай, а раков мы не едим. Нешто можно гада есть? Ты писание-то читал ли? А ещё говоришь, что русский! Русским рак не показан. Срамятся иные, жрут, да ведь и Богу отвечают.

– Ну, так пирог есть, пирожком закусите. Сзывайте своих товарищей!

Рыжебородый мужик начинает скликать.

– Иван! – кричит он, – иди сюда!

– Что там? – отвечает Иван, находящийся через несколько дач.

– Иди, в убытке не будешь! Тиролец водку пить зовет!

Восемь часов вечера. Обладатели колясок понеслись на Елагин остров, на пуант. Поехали туда и всадники. Перенесёмтесь и мы в это модное место.

Красным шаром опускается в воды взморья солнце; Нева гладка, как стекло; то там, то сям движутся лодочки. На картину эту взирают тысячи глаз, прикрытых пенсне и лорнетками. Коляски, соломенные кабриолеты, шарабаны, лошади в шорах, пони – все это остановилось и группируется на мыске. Мелькают лихие кавалеристы, статские всадники, франты с одноглазками {моноклями} перебегают от коляски к коляске, становятся на подножки и разговаривают с помещающимися в колясках дамами, накрашенными, набелёнными, разутюженными, прикрытыми вуалями, с собачонками в руках.