Мазуччо Гуардати - Новеллино

Сделав это, арапка несколько поостыла и сообразила, что не вполне хорошо поступила, совершив мщение, которое ей не приличествовало; потому, заперев комнату и оставив их лежать в том же положении, она тотчас же послала слугу за рыцарем, велев передать ему, чтобы он немедленно возвращался, если хочет застать супругу в живых, ибо она находится при смерти вследствие неожиданного сердечного припадка. Когда слуга нашел своего господина и передал ему поручение, тот выслушал его с великим огорчением и, бросив все свои дела, немедленно пустился в путь. Когда он прибыл домой, любящая и верная рабыня вышла ему навстречу и, не проронив ни слова, провела его в комнату, где показала ему ужасные дела его столь любимой супруги и с величайшей скорбью рассказала ему шаг за шагом, как все произошло, и как она из чрезмерной заботы о его чести осмелилась совершить это двойное убийство.

Когда рыцарь увидел то, что послужило для него очевидным подтверждением слов его дорогой служанки, то при мысли о том, что вместе с честью и душевным покоем он потерял столь прекрасную и горячо любимую супругу, он испытал такое великое горе, мученье и печаль, что мое перо бессильно это описать; но всякий, не лишенный ума, легко может это сам себе представить. Ему ежечасно казалось, что его измученное сердце разорвется на множество частей. После того как он несколько утолил свое горе слезами и жалобами, он пришел в себя и, увидя, что делу ничем нельзя помочь, благоразумно решил позаботиться по крайней мере о своей чести. И, тотчас же послав за отцом и братьями дамы, он ввел их в комнату и показал одновременно проступок и наказание двух недостойных любовников, объявив, что это он в порыве горя и сильного гнева явился их убийцей и карателем столь ужасного, почти нечеловеческого проступка. Те же, испытав вполне понятное горе при виде столь очевидного дела, могли только одобрить поступок рыцаря. А он, желая явить строгое и суровое наказание и мщение, велел тотчас же схватить оба мертвых тела и в таком виде, как они были пронзенными копьем, нагрузив их на осла, отвезти на возвышенное место за городом и бросить там на съедение птицам и диким зверям, которые обглодали их до самых костей.

Хвала, которую мы должны воздать старой арапке за то, что она защитила своей милосердной любовью опороченную честь своего дорогого господина и отомстила за оскорбление, все-таки не может быть больше тех проклятий, что заслужила молодая женщина, христианка, ибо столь низкий поступок развеял ее безупречную репутацию и нанес урон чести ее многочисленной родни. Но поскольку она получила за свое удовольствие единственно подходящее наказание, я перестаю ее порицать и, возвращаясь к вожделенным партенопейским берегам, где столь часто устраивают так много различных гимнастических состязаний, я расскажу еще об одной, скорее ловкой, чем удачливой, женщине, получившей одобрение на турнире и захотевшей дать свободу на протяжении одной ночи не одному, а целым трем бегунам.

Виола обещает трем своим любовникам удовлетворить их в одну и ту же ночь. Первый приходит, но второй мешает ему воспользоваться добычей. Приходит третий, но второй над ним подшучивает и мешает ему войти. Тот замечает обман, видит силу и пускает в ход хитрость, мстит одному и другому и, нанеся большой вред обоим, делается последним обладателем добычи.

Я поступил бы неподходящим и совершенно неподобающим образом, великолепный и украшенный столькими добродетелями мессер Джакомо, если бы, зная, что природа наделила тебя благодушным и веселым правом, и сочиняя для тебя нижеследующую новеллу, я бы замыслил ее и соткал ни много ни мало из материи бесстрастной, меланхоличной и грустной. Итак, прошу тебя принять ее с радостью, ибо она, несомненно, вся от начала и до конца создана из приятных шуток, которые для тебя и для слушателей станут причиной непрерывного неудержимого смеха.

В позапрошлом январе месяце исполнился год с того времени, как в Неаполе жил один добрый плотник, ремесло которого состояло лишь в изготовлении цоколей [216] Цоколи — нижняя часть шкафов, буфетов и т. п. . Этот плотник нанимал дом около Седельных рядов, на небольшой площади, расположенной за Старым Монетным двором, и имел весьма красивую и прелестную жену, по имени Виола, которая, как женщина молодая, хотя и вовсе не испытывала презрения или отвращения к ухаживаниям своих бесчисленных любовников, однако выделяла из великой их толпы троих, которые ей были более других милы и любезны. Один из них был ее сосед, кузнец, другой — генуэзский купец, а третий — монах, имени и ордена которого я, правда, не помню, но знаю только, что он был опытным и знаменитым пройдохой. Всем им троим, каждому порознь, Виола обещала, что удовлетворит их желания, как только муж заночует вне дома.

И вот случилось, что по прошествии немногих дней муж отправился к Булыжному мосту, чтобы привести осла, нагруженного очищенными цоколями, которые он затем должен был полировать в Неаполе, как он это обычно делал; для выполнения этой работы ему предстояло пробыть в отлучке до следующего дня, и этот отъезд его с ночевкой вне дома стал известен всем трем ожидающим. И хотя каждый из них в отдельности приводил себя в боевой порядок, однако первый явившийся для битвы к двери нашей Виолы, по-видимому наиболее ревностный любовник, был генуэзец, который нежно попросил ее ждать его к ужину и на ночлег, сделав ей много щедрых обещаний, как это обычно делается при подобных сговорах. Не желая откладывать дела в долгий ящик, Виола сказала ему, что согласна его принять, но с тем чтобы он пришел, только когда стемнеет, дабы его не заметили соседи. Генуэзец радостно ответил:

— Да будет так во имя божие!

Расставшись с нею, он тотчас же отправился в Лоджию [217] Лоджия — неаполитанский крытый рынок. , или на Шильятский склон, и купил там двух превосходных каплунов, огромных и белых, свежего хлеба и лучшего вина нескольких сортов и все это тайком послал в дом молодой женщины.

Монах, как только кончилась месса, мечтая о том, чтобы данное ему обещание было исполнено, пустился со всех ног, пробежал множество улиц, как голодный волк, гонящийся за отбившейся от стада овцой, и, достигнув дома Виолы, вызвал ее и сказал, что намерен непременно прийти к ней, чтобы провести с нею ночь. Виола ни за что не хотела обмануть генуэзца, но в то же время, зная наглость и настойчивость монаха, не в состоянии была отказать ему в удовлетворении; поэтому в крайнем смущении она не знала, на что решиться; но так как она была женщиной разумной, то быстро придумала способ, как удовлетворить обоих. Итак, она ласково ответила монаху, что готова к его услугам, но с тем чтобы он пришел не раньше пяти часов утра, потому что у нее находится один мальчик, ее родственник, который до этого часа, наверное, не заснет; а как только он удовлетворит свое желание, то пускай себе уходит с богом. Монах, убедившись в том, что все же будет принят, и более ни о чем не заботясь, сказал, что сделает так, и удалился.