Мазуччо Гуардати - Новеллино

А несчастный генуэзец, окоченевший до того, что еще немного — и он, превратившись в лед, закончил бы свои дни, услышав такой шум, увидев кругом столько свечей и заметив приближение зари, решился наконец спрыгнуть вниз, чтобы не подвергнуться позору быть замеченным и принятым за вора; скрепя сердце и отдавшись воле божьей, он так и поступил. Но Фортуна была к нему столь неблагосклонна, что он упал прямо на камень и ударился о него ногой так неудачно, что она переломилась в нескольких местах. Под влиянием сильной боли он принялся стонать и охать не менее громко, чем монах. Кузнец, который прибежал на шум, увидев генуэзца и узнав причину его крика, смягчился сердцем и при помощи своего подмастерья с немалым трудом отвел его в мастерскую; здесь, узнав от генуэзца, как все это произошло и кто был монах, он вышел и утихомирил чересчур судачивших соседей, сообщив, что это двое его подмастерьев поранили себя. Когда же все успокоилось, Виола, по просьбе монаха, тихонько позвала кузнеца, который вошел в дом и, найдя монаха полумертвым, после продолжительного совещания вместе со слугой взвалил монаха себе на плечи и отнес его до самого монастыря. Вернувшись обратно, кузнец велел отвезти генуэзца на осле на его квартиру, а сам возвратился уже днем в дом Виолы и, съев вместе с нею каплунов и сверх того вполне удовлетворив свое желание, весело отправился к себе домой стучать молотом. Таким-то образом кузнец, как последний бегун, оставил своих товарищей осмеянными, пострадавшими и опечаленными.

Можно сказать, что наша Виола проявила немалую осторожность, и мы можем по заслугам похвалить ее за то, что она надлежащим образом приютила всех троих любовников в одну и ту же ночь; и хотя двое вернулись не без больших убытков по домам, откуда они явились каждый поодиночке, она ухитрилась-таки несколько раз получить полное отпущение грехов от достопочтенного отца, немного пообучала кузнеца новой манере танцев, которую генуэзец тоже хорошо освоил и теперь смотрел на это с не очень большим удовольствием. Но, оставляя Виолу наслаждаться обедом вместе с кузнецом за богато накрытым столом и пускаясь в плавание по другим, куда более мрачным морям, мы расскажем далее еще об одной величайшей хитрости и о совсем новом образе действий, которым воспользовалась одна благородная девушка. Будучи лишенной из-за своей ущербной природы целомудрия и чистоты, она, чтобы не ожидать милостей от судьбы, не терять зря времени и не губить своей цветущей юности, сама решила быть парламентером, дабы быстро и сполна привести в исполнение свое намерение.

Одна девушка, влюбленная в князя Салернского [220] Князь Салернский — Роберто дель Сансеверино , посылает за его капелланом и показывает ему несколько писем, будто бы полученных ею от этого синьора, в которых тот добивается ее любви. Капеллан понимает ее намерение, вступает с нею в заговор и приводит дело к желательному концу.

Не только в благодарность за полученные от тебя благодеяния, светлейший князь, но также зная, что ты если и не жаждешь, но все-таки не против услышать кое-что из моих грубых новелл, я влеком и побуждаем к тому, чтобы написать для тебя нижеследующую новеллу и присоединить ее к числу других. Прими ее, этот ничтожнейший дар, добрейший синьор мой, весело и благосклонно; а поскольку в ней твое достойнейшее имя навечно запечатлено, читая ее вместе с другими, ты можешь одарить меня тем, что поместишь и запишешь ее создателя в число твоих смиренных служителей. Vale.

В пору замечательных состязаний, удивительных охот и пышных празднеств, которые постоянно справлял в Неаполе наш славнейший повелитель, король дон Фернандо, в один прекрасный день случилось, что одна девица из высшей неаполитанской знати, можно сказать, несравненная по своей красоте, многократно взирая на изящество и красоту лица и сложения моего светлейшего повелителя князя Салернского, а также постоянно слыша удивительные похвалы его редкостным достоинствам (что, пожалуй, еще больше располагало ее в его пользу), влюбилась в него так сильно, что не могла прожить и мгновенья, не думая о своем любезном синьоре. И после того как она перебрала своим измученным умом множество различных способов, которыми она могла бы целомудренно добиться успеха в столь достойном предприятии, и нашла все эти способы трудными, ей несколько раз приходило в голову последовать примеру некоторых других женщин, которые, будучи не в силах удержаться от любовных битв, сами вызывают любимых юношей на любовный поединок. Однако, будучи весьма разумной и сознавая, что она и ее дело мало бы выиграли в этом случае, она возымела мысль необыкновенным и хитрым способом побудить его сорвать первые плоды ее необработанного сада.

Выбрав время, когда князь находился в другом месте, развлекаясь охотой, она призвала к себе священника, весьма близкого к ее дому, которому она могла вполне довериться, и дала ему приказание, которое тот должен был исполнить. Этот последний отправился на следующее утро к замечательному дворцу, построенному упомянутым князем [221] Строительство этого дворца закончилось в 1374 г. у Королевских ворот, где разыскал некого брата Паоло, капеллана и личного слугу князя, которого он искусным образом стал расспрашивать о нем самом, где бы его можно было найти, на что тот ответил:

— Это я.

Тогда священник продолжал:

— Одна благородная особа желала бы поговорить с вами завтра рано утром в такой-то церкви.

На это монах с любезным видом сказал, что придет туда согласно его приказанию, и в назначенное время весело туда отправился. Здесь он нашел ожидавшую его благородную мадонну, которая, уединившись с ним в капелле, повела речь таким образом:

— Любезный брат Паоло, я знаю, что ты осторожен и весьма близок к твоему господину, и потому полагаю, что с моей стороны будет весьма разумно в целях сохранения его и моей чести, а также для моего успокоения открыть тебе всю мою тайну — не иначе, чем я это сделала бы перед своим духовным отцом. И прежде чем пойти дальше, я хотела бы услышать от тебя — и заклинаю тебя любовью и верностью, которую ты питаешь к твоему господину, сказать мне правду, — написаны ли некоторые письма, которые я тебе сейчас покажу, рукою твоего господина. Говорю я это потому, что несколько времени тому назад один молодой человек, которого мы держим в доме в качестве учителя моих братьев, доставил мне от имени князя несколько писем, таких пылких и преисполненных любви, каких еще никогда не писал женщине самый страстный влюбленный, и все эти письма заканчивались просьбой указать время и способ для свидания с ним. И писавший эти послания, и сами они настолько измучили мой ум, что я не могу найти никакого успокоения, так что я почти начинаю опасаться за свою жизнь. Я подозреваю, что упомянутый учитель подослан одним из моих старших братьев, который желает, быть может, подвергнуть решительному испытанию меня и мою твердость; а заключаю я это из того, что, когда они однажды рассуждали вместе с другими моими близкими о достоинствах и добродетелях различных знатных господ, называя то одного, то другого, я, побуждаемая истиной, а также любовью, которую я естественно и без всякой другой причины питаю к князю, с жаром заявила, что он является не только украшением двора, но светочем и образцом для всей нашей Италии. Услышав эти слова, один из моих братьев обернулся в мою сторону и приказал мне замолчать, и с тех пор он никогда более не смотрел на меня добрым взглядом. Вот почему эта мысль смущает меня так сильно, что я почти совсем потеряла сон и аппетит. С другой же стороны, я иногда говорю себе: вполне возможно, что тот сказал правду и что князь, глядя на меня подчас больше, чем бы следовало, полюбил меня и решился написать мне с такой пылкостью. Но если бы это было так, то, хотя это и менее опасно, все же оно причинило бы мне сердечную боль, так как мне хотелось бы, чтобы он поступал, как подобает хорошему рыцарю, и чтобы его любовь была сходна с моей, то есть была настолько сдержанной, что не переходила бы грани целомудрия, ибо я не настолько еще потеряла самообладание, чтобы не сознавать необходимости поставить честь выше всякой чувственности.