Мазуччо Гуардати - Новеллино

Кузнец, который пробыл до самого вечера в таможне, занятый получением какого-то железа, возвращаясь домой, увидел у окна Виолу и сказал ей:

— Сегодня ночью, так как твоего мужа нет в городе, ты сможешь конечно впустить меня к себе. Смотри, если ты что-нибудь другое задумала, я сумею это расстроить!

Виола, которая сильно его любила и порядком боялась, решила, что у нее за долгую ночь хватит времени на то, чтобы отпустить всех трех покупателей, и потому надумала удовлетворить и этого третьего, хоть он и пришел последним, тем же способом, какой она нашла для первых двух. Итак, она сказала ему:

— Милый мой Мауро, ты знаешь, как не любят меня в наших краях и что все женщины готовы воспользоваться всяким поводом, чтобы насолить мне; право же, есть такие, что подглядывают за мной до полуночи; а потому, чтобы не давать случая их коварству обидеть меня, отложи свой приход до зари, когда ты обычно встаешь, и тогда подай мне знак; и я тебе открою, и мы в этот раз немного побудем вместе, а на будущее поищем лучшего способа.

Кузнец, видя, что у нее есть веские причины так поступать, но что он все же осуществит свое желание, не стал спорить и удовлетворился ее распорядком. С наступлением ночи генуэзец тайком пробрался в дом Виолы и хотя она радостно встретила его и они обменялись множеством поцелуев, однако такова была его природная холодность, что его желания не могли проснуться без тепла, исходящего от постели или от других причин. Поэтому им пришлось терпеливо дожидаться ужина, так как каплуны поджаривались медленно вследствие ли плохого огня или по какой другой причине. Молодая женщина сильно беспокоилась, как бы второе кушанье не появилось раньше, чем она отведает первого. Однако уже пробило три часа, а ужин их все еще не начинался.

В это время они услышали стук в дверь. Генуэзец, сильно испугавшись, сказал:

— Мне кажется, что кто-то стучится.

Молодая женщина ответила:

— Да, и я, правду сказать, сильно опасаюсь, что это мой брат. Но ты не бойся, так как я позабочусь, чтобы он тебя не увидел. Потому пролезь в это окно и спрячься в хранилище для трав [218] Оно, видимо, напоминало небольшой балкончик, подвешиваемый к окну с наружной стороны дома. , которое там находится, а я посмотрю, кто пришел и чего он хочет, и быстро его выпровожу.

Генуэзец был более робок, чем горяч в любви, и хотя на дворе шел мелкий дождик, сопровождавшийся холодным ветром, так что его можно было принять за снег, однако он сделал так, как ему велела Виола. Она же захлопнула за ним окно, и спрятав ужин, подошла к двери узнать, кто стучал. Убедившись, что это назойливый монах, она сказала ему, немного смущенная:

— Ты слишком рано пришел и не выполнил того, о чем я тебя просила. Плохо, что из-за нежелания немного прождать ты готов причинить мне смерть.

С этими и другими подобными словами она все же отворила ему дверь. Он же, войдя, не стал проделывать церемоний с поцелуями, подобно генуэзцу, но стремительно, не успев даже запереть дверь, даровал ей сразу отпущение грехов — не тою властью, которая была ему предоставлена генералом ордена, но силою своего могучего телосложения. Виола уже думала, что теперь, получив свое, он сразу же уйдет домой, но вместо этого она увидела, что он поднимается в дом. Тогда она, закрыв дверь, побежала за ним по лестнице, говоря:

— Уходи, ради бога, так как мой деверь еще не заснул и наверное услышит тебя.

Но монах, не обращая внимания на ее слова, поднялся наверх и, найдя еще пылающий очаг, немного обогрелся около него и затем, снова облапив Виолу, начал выводить новую пляску под более приятную мелодию, чем та, которую производил бедный генуэзец, стучавший зубами от сильного холода. Последний видел решительно все сквозь щели окна, и, как он страдал от обиды, страха быть обнаруженным и сильного холода, всякий, подумав об этом, сможет себе представить. Уже много раз он готов был прыгнуть вниз, если бы не темнота, мешавшая ему измерить высоту, а также остаток надежды на то, что монах удалится, удовлетворенный более, чем следовало, и постоянно побуждаемый к уходу молодой женщиной.

Но монах, согретый наслаждением с прекрасной молодкой, не выпускал Виолу из объятий, обучая многим и разнообразным приемам новейших танцев не только ее, но также и генуэзца, смотревшего на это без особого удовольствия; видно, он решил не уходить до тех пор, пока его не прогонит дневной свет.

Так пробыл он до десяти часов и услышал, как кузнец условленным знаком толкнул дверь Виолы. Обратившись к молодой женщине, монах спросил:

— Кто это стучится к тебе?

Она ответила:

— Это сосед наш, кузнец, от которого я не могу избавиться ни добрым словом, ни бранью.

Монаху, который был большим шутником, захотелось устроить себе развлечение, и он, быстро подойдя к двери, сказал приглушенным голосом, как если бы это была Виола:

— Кто здесь?

Тот ответил:

— Это я. Разве ты меня не узнала? Открой мне, прошу тебя, так как я весь промок.

Монах сказал:

— Мне очень жаль, что я не могу впустить тебя в эту дверь: она так скрипит, что дело может кончиться скандалом.

Кузнец, не зная, как ему спастись от дождя, продолжал ее упрашивать открыть ему, уверяя, что он весь тает от любви. Монах же, с большим удовольствием оттягивавший время, чтобы хорошенько его выкупать, сказал:

— Душа моя, поцелуй меня разок в эту щелку, а потом я найду способ потихоньку открыть эту проклятую дверь.

Кузнец поверил ему и с большой радостью приготовился к поцелую. Монах же, который за это время спустил штаны, подставил ему тот рот, через который извергаются излишки пищи в сточную яму. Кузнец, думавший приложиться к нежным губам Виолы, сразу узнал по прикосновению и по запаху, что это такое на самом деле, и смекнул, что это другой, более удачливый охотник, который отнял у него удовольствие, а теперь издевается над ним таким образом.

Он немедленно решил, что такое оскорбление не должно остаться безнаказанным, и, делая вид, что он кусает и лижет, сказал:

— Виола моя, пока ты придумаешь, как открыть мне дверь, я сбегаю за плащом, потому что не могу больше выносить этого дождя.

Монах, смеясь вместе с молодой женщиной так сильно, что они едва держались на ногах, ответил ему:

— Иди с богом и поскорее возвращайся.

Кузнец, зайдя к себе в мастерскую, схватил железный прут, имевший форму вертела, положил его на сильный огонь и сказал подмастерью:

— Будь готов: как только плюну, тихонько подойди ко мне с этим прутом.

И, сказав это, он вернулся на прежнее место и продолжал переговоры о том, чтобы его впустили. При этом он сказал:

— Поцелуй меня еще разок.

Монах, который проворнее обезьяны проделывал эту махинацию, тотчас же подставил ему свою нижнюю пасть. Тогда Мауро подал условный знак своему подмастерью, который быстро передал ему раскаленное железо, и кузнец, взяв его в руки и улучив момент, нанес монаху такой удар в темное ущелье, что вонзил прут почти на целую пядь внутрь. Почувствовав этот ужасный удар, монах поневоле испустил крик, который потряс небо, и продолжал мычать, подобно раненому быку. Все соседи, проснувшись, подошли к окнам со свечами в руках и стали расспрашивать о том, что случилось.