Александр Дюма - Записки учителя фехтования. Яков Безухий

Около девяти утра прибыл старец. Он с трудом согласился прийти, и его пришлось привести чуть ли не силой. Увидев умирающего, он показал головой, а когда его спросили, что означает столь безнадежный жест, объяснил:

— Уже слишком поздно; к тому же те, кого я излечил, были больны не этой болезнью.

При этих словах у Елизаветы угасла последняя надежда. И в самом деле, ночью, в два часа пятнадцать минут, император скончался.

Это произошло 1 декабря по русскому календарю.

Низко склоненная над ним императрица ощутила его последний вздох. Она страшно вскрикнула, рухнула на колени и стала молиться; через несколько минут она встала, чуть более спокойная, закрыла императору глаза, подвязала голову платком, чтобы у него не раскрылся рот, поцеловала его уже похолодевшие руки и, вновь опустившись на колени, предавалась молитвам до тех пор, пока врачи не настояли на том, чтобы она удалилась в другую комнату и они могли бы приступить к вскрытию.

При вскрытии обнаружились две унции жидкости в мозговых пазухах и закупорки артериальных и венозных сосудов головного мозга. Помимо этого, было отмечено размягчение селезенки — характерное изменение этого органа, когда причиной смерти больного служит местная лихорадка. Так что императора можно было бы спасти, если бы он не отказывался столь упрямо от всякой помощи.

На следующий день тело было установлено на возвышении, устроенном в том самом доме, где он скончался. Комната была затянута черным, гроб покрыт золотой тканью, вокруг горело множество свечей. Каждому входившему давали в руки подсвечник с зажженной свечой, и он держал ее в руках все время, пока находился в траурной комнате. У изголовья гроба стоял священник и читал молитвы; двое часовых с обнаженными шпагами дежурили день и ночь; двое других охраняли двери, и еще по двое были расставлены на каждой ступени лестницы.

Тело покойного было выставлено таким образом на всеобщее обозрение в течение двадцати двух дней; к нему приходила масса людей, съезжавшихся туда, как на спектакль, и при нем неотлучно находилась императрица, пожелавшая присутствовать на каждой из заупокойных служб, которые совершались через день, и на каждой из них терявшая сознание. Наконец, 25 декабря, в девять часов утра, тело покойного перевезли из дворца в греческий монастырь святого Александра, где оно должно было быть выставлено до его отправления в Санкт-Петербург. В катафалк было впряжено восемь лошадей, укрытых длинными черными суконными чепраками, над гробом был устроен балдахин из золотой ткани, сам же гроб был накрыт серебристым покровом с изображенным на нем гербом империи. Под балдахином была помещена императорская корона. Четыре генерал-майора в сопровождении восьми старших офицеров придерживали ленты балдахина. Сразу же вслед за ними шли лица из свиты императора и императрицы, в длинных траурных одеяниях, со свечами в руках, а батарея легкой артиллерии донских казаков, установленная на эспланаде крепости, каждую минуту давала залп.

По прибытии в церковь гроб был помещен на накрытый черной тканью помост, к которому вели двенадцать ступеней, и поднят на катафалк, обитый красным сукном и установленный на постамент, который был покрыт темнокрасным бархатом с украшениями в виде золотых гербов. Балдахин, поддерживаемый четырьмя колоннами, увенчивали императорская корона, скипетр и держава. Катафалк окружали занавеси из темно-красного бархата и золотого сукна, а четыре огромных канделябра, стоявшие по углам помоста, поддерживали достаточное количество свечей, чтобы рассеять мрак — его создавали внутри церкви черные, усеянные белыми крестами суконные полотнища, которыми были завешаны церковные окна.

Императрица хотела участвовать в этом погребальном шествии, но и на этот раз она не смогла выдержать охвативших ее чувств. Бездыханной ее перенесли во дворец; едва лишь придя в себя, она спустилась в часовню и стала читать там те же молитвы, которые в это время читали в церкви Александровского монастыря.

Как только стали заметны первые симптомы болезни императора, то есть начиная с 18-го числа — даты его возвращения в Таганрог, к его императорскому высочеству великому князю Николаю был отправлен курьер, чтобы уведомить его о нездоровье императора. Вслед за этим курьером были направлены и другие — 21, 24, 27 и 28 ноября, чтобы сообщить последние сведения о ходе болезни. Привезенные ими депеши свидетельствовали об исключительной серьезности положения и приводили в уныние всю императорскую фамилию, и лишь депеша от 29-го числа принесла с собой какую-то долю надежды, ибо сообщала, что император, пробывший в последний раз в забытьи более восьми часов, пришел в себя, стал узнавать окружающих и заявил, что чувствует некоторое улучшение своего состояния.

Как ни призрачны были надежды, которые способно было внушить подобное сообщение, императрица-мать и великие князья Николай и Михаил заказали на 10 декабря публичный благодарственный молебен в митрополичьем Казанском соборе; и как только люди поняли, что этот молебен проводится, чтобы торжественно отметить улучшение в состоянии здоровья императора, они с радостью на душе отправились в собор, где уже находились члены августейшей семьи и их свита, и заполнили все остававшееся там свободным пространство.

Когда молебен уже подходил к концу и чистые голоса певчих возносили к Небу гармоничные и нежные звуки святой молитвы, кто-то шепнул великому князю Николаю, что прибыл еще один курьер из Таганрога с депешей, предназначенной ему лично, и он ждет его в ризнице. Великий князь в сопровождении адъютанта покинул молебен и вышел из церкви. Одна лишь императрица-мать заметила это, и богослужение продолжалось.

Великому князю достаточно было лишь бросить взгляд на курьера, чтобы понять, какую роковую новость он привез. К тому же врученное ему письмо было запечатано черной печатью. Великий князь Николай узнал почерк Елизаветы; он распечатал императорскую депешу: там оказалось всего несколько строк:

«Наш ангел на Небесах, а я еще обретаюсь на земле; но я лелею надежду скоро соединиться с ним».

Великий князь велел пригласить митрополита, величественного старца с огромной белой бородой и длинными волосами до плеч; вручив ему письмо, он попросил передать содержащееся в нем роковое известие императрице-матери, а сам встал рядом и погрузился в молитву.

Через минуту старец обратился к хору. По его знаку все голоса смолкли и наступила гробовая тишина. В обстановке всеобщего оцепенения, провожаемый взглядами всех присутствующих, медленным, тяжелым шагом он прошел к алтарю, взял украшавшее его массивное серебряное распятие и, набросив на символ всех земных страданий и всех божественных надежд черный покров, подошел к императрице-матери и дал ей поцеловать облаченное в траур распятие.