Александр Дюма - Записки учителя фехтования. Яков Безухий

— Солдаты, — воскликнул он, — мне сказали, будто вы хотите меня убить; если это так, то я перед вами!

Наступило безмолвие; император замер между двумя рядами войск точно конная статуя. Два раза в рядах мятежников слышалась команда «Огонь!», но приказ этот не был исполнен; однако на третий раз вслед за командой раздалось несколько ружейных выстрелов. Рядом с императором просвистели пули, но ни одна из них его не задела. В ста шагах позади него этим залпом были ранены полковник Велио и несколько солдат.

В тот же миг с императором поравнялись граф Милора-дович и великий князь Михаил; Кирасирский и Кавалергардский полки пришли в движение, артиллеристы стали подносить фитили к запалам.

— Отставить! — воскликнул император. — Слушай мою команду… Генерал, — добавил он, обратившись к графу Милорадовичу, — отправляйтесь к этим несчастным и постарайтесь их образумить.

Граф Милорадович и великий князь Михаил поскакали к мятежникам, но там их встретили новыми выстрелами и криками: «Да здравствует Константин!»

— Солдаты! — воскликнул тогда граф Милорадович, поднимая над головой великолепную турецкую саблю, осыпанную драгоценными камнями, и подъезжая прямо к строю бунтовщиков. — Смотрите, эту саблю подарил мне сам цесаревич. Так вот, честью заверяю вас и клянусь этой саблей, что вас обманывают, что вас вводят в заблуждение: цесаревич отказался от престола, и ваш единственный и законный монарх — император Николай Первый!

Крики «Ура!» и «Да здравствует Константин!» были ответом на эти слова; затем, посреди этих криков, послышался пистолетный выстрел и граф Милорадович покачнулся в седле; другой пистолет был нацелен на великого князя Михаила, но матросы из числа мятежников отвели руку стрелявшего.

В ту же секунду граф Орлов и его кирасиры, невзирая на непрерывный огонь мятежников, обступили графа Мило-радовича, великого князя и императора Николая и оттеснили их к Зимнему дворцу. Милорадович с трудом держался в седле и, въехав во двор Зимнего дворца, упал на руки окружавших его людей.

Император хотел, чтобы была предпринята последняя попытка образумить бунтовщиков; но, пока он отдавал соответствующие приказы, великий князь Михаил спешился, подбежал к артиллеристам и, выхватив пальник из рук канонира, поднес фитиль к запалу.

— Огонь! — крикнул он. — Огонь по убийцам!

Раздались четыре пушечных выстрела картечью, с лихвой отплатившие бунтовщикам за убитых ими; тотчас же, поскольку приказов императора расслышать было невозможно, за первым залпом последовал второй.

Последствия двух этих залпов со столь близкого расстояния были ужасны. Более шестидесяти человек, как лейб-гренадеров, так и гвардейцев Московского полка и моряков Гвардейского экипажа, остались лежать на площади; остальные сразу же бросились бежать по Галерной улице, Английской набережной, Исаакиевскому мосту и по замерзшей Неве. Кавалергарды пришпорили коней и стали преследовать бунтовщиков; исключение составил один из них: дав своему полку удалиться, он спешился, бросил поводья коня и направился к графу Орлову. Подойдя к нему, он отдал ему свою шпагу.

— Что это значит, граф, — удивленно спросил генерал, — и почему вы отдаете мне шпагу, вместо того чтобы обратить ее против изменников?

— Потому что я принимал участие в заговоре, сударь, и рано или поздно буду разоблачен и арестован. Предпочитаю разоблачить себя сам.

— Арестуйте графа Алексея Ваненкова, — сказал генерал, обращаясь к двум кирасирам, — и препроводите его в крепость.

Приказ был тотчас же исполнен. Я видел, как граф пересек мост через Мойку и скрылся за углом французского посольства.

И тогда я подумал о Луизе, у которой теперь не было ни одного друга, кроме меня. Посреди всей этой сумятицы я пошел обратно по Невскому проспекту и явился к несчастной моей соотечественнице столь печальным и бледным, что она сразу догадалась: я пришел сообщить ей о каком-то несчастье. Так что, едва я переступил порог, она подошла ко мне, с мольбою сложив руки.

— Что такое, ради Бога, что случилось? — спросила она.

— Случилось то, — ответил я, — что теперь вам остается надеяться на Божье чудо или на милосердие императора.

Я рассказал ей все, чему был свидетелем, и вручил ей письмо Ваненкова.

Как я и предполагал, это было прощальное письмо.

Граф Милорадович скончался в тот же вечер от полученной раны; однако, прежде чем уйти из жизни, он потребовал, чтобы хирург извлек пулю из раны; как только операция закончилась, генерал взял в руки кусок свинца и увидел, что он не имеет калибра.

— Я доволен, — проговорил он, — это не солдатская пуля.

Через несколько минут он испустил последний вздох.

На следующее утро, часов около девяти, когда жизнь в городе только начала пробуждаться и никто не знал, усмирен ли вчерашний бунт или он может возобновиться, император без охраны и без свиты сел с супругой в открытый экипаж, поджидавший их у ворот Зимнего дворца, и проехал по всем улицам Санкт-Петербурга, проследовал мимо всех казарм, преднамеренно подставляя себя под пули убийц, если они там еще оставались. Но повсюду его встречали лишь крики радости, раздававшиеся, как только издалека люди замечали колышащиеся перья его шляпы; однако по окончании этой смелой и столь удачно для него завершившейся поездки, уже возвращаясь во дворец, он заметил на Невском проспекте женщину, вышедшую с какой-то бумагой в руках из дома и на коленях вставшую у него на пути так, что ему оставалось либо свернуть сани в сторону, либо раздавить ее. В трех шагах от нее кучер резко остановился, выказав общеизвестное умение русских обуздывать своих лошадей; у беззвучно плачущей женщины достало сил лишь на то, чтобы с рыданиями взмахнуть бумагой, которую она держала в руках; император, наверное, продолжил бы свой путь, но императрица посмотрела на него со своей ангельской улыбкой, и он взял бумагу, содержавшую всего лишь несколько слов (чернила, которыми они в спешке были написаны, еще не высохли):

«Государъ!

Пощадите графа Ваненкова! Во имя всего самого дорогого для Вашего Величества, пощадите… пощадите!»

Император напрасно искал подпись под этими словами: ее не было. Повернувшись лицом к незнакомой женщине, он спросил:

— Вы его сестра?

Просительница печально покачала головой.

— Вы его жена?

Просительница покачала головой в знак отрицания.

— Так кто же вы, наконец? — с некоторым раздражением в голосе спросил император.

— Увы! Увы! — воскликнула Луиза, вновь обретя голос. — Через семь месяцев, государь, я буду матерью его ребенка.

— Бедное дитя! — произнес император и, сделав знак кучеру, быстро тронулся с места, увозя с собой прошение, но не оставив рыдающей женщине никакой надежды, кроме двух сорвавшихся с его уст слов участия.