Джамбаттиста Базиле - Сказка сказок, или Забава для малых ребят

Устав от пути и от веса золота, они прилегли под некой изгородью. И тут их нашла шайка разбойников, которые, увидев изнуренных юношей, спавших головами на мешках с монетами, схватили и привязали их за руки и за ноги к близстоящим деревьям, забрали деньги и оставили бедняг оплакивать не только богатство, что так быстро выскользнуло у них из рук, но и саму жизнь, ибо, не имея ниоткуда помощи, они рисковали умереть от голода.

Пока они сетовали о своей несчастной судьбе, прибежал мышонок, который, услышав от Чьянны ответ Времени, в благодарность перегрыз все веревки и выпустил пленников на свободу.

Пройдя немного, они встретили муравья, который, когда получил совет, данный Временем, спросил у Чьянны, почему она так печальна и бледна, и она рассказала ему, какую беду пришлось претерпеть ей и братьям от рук разбойников. И муравей отвечал: «Успокойся; вот и выпал мне случай отплатить за твою милость. Знайте, что, когда я тащил по подземному ходу тяжелое пшеничное зерно, мне случилось увидеть ту дыру, в которой эти мерзавцы прячут добычу. Они выкопали подземелье под развалинами старинного дома и хранят там все, что награбят; и сейчас, пока они ушли на новое грязное дело, я хочу проводить вас туда и показать это место, чтобы вы вернули свое добро». Сказав это, он засеменил лапками к тому развалившемуся дому, и братья поспешили за ним. Найдя устье подземелья, Джанграцио, самый смелый из братьев, спустился вниз и нашел там все похищенные у них деньги. Подняв сокровище на свет, они снова взвалили его на плечи и пошли дальше — к берегу моря.

Здесь они встретили кита и передали ему совет, данный Временем; и, пока рассказывали ему о своем путешествии и обо всем, что им пришлось претерпеть, вдруг, откуда ни возьмись, выскочили вооруженные до зубов разбойники, отыскавшие беглецов по следам. Видя это, братья сказали: «Ох, сейчас от нас и памяти не останется: вот-вот схватят нас за шиворот». «Не бойтесь, — отвечал кит. — Я вытащу вас из этого огня, а заодно и отблагодарю вашу сестру за доброе дело, что она для меня сделала. Садитесь мне на спину, и я отвезу вас в безопасное место».

Братья с сестрой забрались на спину киту, который, удалившись от тех скал, вез их на себе, пока вдалеке не открылся перед ними вид Неаполя. Но он не решился пристать близ города из-за множества мелей, сказав: «Где хотите, чтобы я вас высадил: здесь или на берегу близ Амальфи?» На это Джанграцио ответил: «Хорошо бы нам пристать куда подальше от этих мест, потому что

И кит, по их желанию, довез их до самой Соленой Скалы [515] Островок напротив берега Позиллипо. , где и оставил, откуда они с первой рыбацкой баркой, проходившей мимо, добрались до берега. И, вернувшись в свое селение здоровыми, невредимыми и богатыми, утешили матушку и отца, а после того, ради доброго нрава Чьянны, все вместе жили мирно и счастливо, чем подтвердили древнее изречение:

делай добро всегда, когда можешь, а в памяти не храни.

Йеннарьелло совершает дальнее путешествие ради своего брата Миллуччо, короля Фратта Омброса [516] Тенистый Кустарник. , и, доставив, что тому было нужно, чтобы избавиться от смерти, сам оказывается приговорен к смерти. Доказывая свою невиновность, он превращается в мраморную статую, но через некое удивительное происшествие вновь оживает и затем живет в радости и довольстве

Даже если б я имел сто уст, подобных трубам, грудь из бронзы и тысячу стальных языков, и тогда не смог бы я описать [517] Ср.: Вергилий. Энеида (VI, 625–627, рассказ Сивиллы о терпящих посмертное наказание преступниках): «Если бы сто языков и сто уст я имела и если б // Грудь из железа была, и тогда не могла б я исчислить // Всех преступлений различных и столько ж различных страданий…» (пер. И. Шершеневича). , насколько понравился всем рассказ Паолы, ибо он подтвердил, что никакое доброе дело, которое сделает человек, не останется без награды. Так что пришлось удвоить просьбы, чтобы рассказала свою историю Чометелла, ибо ей уже казалось невмочь тащить колесницу желаний князя наравне с другими. Но все же она не осмелилась уклониться от послушания и тем самым нарушить игру и начала так:

Поистине великую мудрость имеет пословица: «Криво видим, да напрямую судим», но весьма трудно извлечь из нее пользу, ибо редкое людское суждение бьет точно по шляпке гвоздя. Увы, в море человеческих дел забрасывают удочки своих суждений по большей части пресноводные рыбаки, умеющие выловить разве что краба. И кто думает, что способен точнее иных мерить все, чего касается его мысль, тот лишь чаще ошибается. Отсюда и выходит, что все попадают впросак, все трудятся вслепую, все мыслят вкривь и вкось, все делают лишь бы как, все рассуждают словно дети, пускающие юлу, и в большинстве случаев, падая, как на льду, в своих нелепых решениях, затем раскаиваются. Так случилось и с королем Фратта Омброса, о делах которого вы услышите, если колокольчиком любезности вызовете меня из приемной скромности, чтобы дать мне небольшую аудиенцию.

Итак, рассказывают, что жил некогда Миллуччо, король Фратта Омброса, который так безумно любил охоту, что забрасывал в дальний угол самые важные государственные и домашние дела ради того, чтобы гнаться по следу зайца или целиться в дрозда на лету. И долго он предавался таким занятиям, пока однажды судьба не привела его в некий лес, который построил эскадрон зарослей и деревьев столь плотно, что через него не могла пробиться кавалерия Солнца. И в этом лесу на прекрасном мраморном камне король нашел только что убитого ворона.

Взглянув на свежую кровь, брызнувшую на чистую белизну камня, он глубоко вздохнул и произнес: «О Небо, почему нет у меня жены, которая была бы кровью с молоком — как эти капли на мраморе, и имела бы волосы и брови черные, как перо этого ворона?» И так ушел он с головой в эту мысль, будто взялся разыгрывать «Двух близнецов» [518] Пьеса Плавта «Два Менехма», приспособленная к реалиям эпохи, входила в репертуар уличного театра под названием «Близнецы». с этим камнем, и уже сам казался мраморной статуей, охваченной любовью к другому мрамору. Вбив себе в голову эту отчаянную прихоть, питая ее молочным рожком вожделения, он за малое время вырастил ее из зубочистки — в жердь, из фиги — в индейскую тыкву, из спиртовой горелки брадобрея — в печь стеклодува, из карлика — в гиганта, так что ни о чем другом не думал, как об измышленном образе, который отныне был инкрустирован в его сердце так же прочно, как камень в камне. Куда ни обращал он глаза, везде находил тот облик, что носил в груди, забыв обо всем остальном, и ничего в голове не имел, кроме этого мрамора, постепенно истачиваясь на этом точильном камне, который стал для него жерновом, моловшим его жизнь, порфиром, перетиравшим краски его дней, огнивом, зажигавшим трут его души, магнитом, всегда тянувшим его за собой, и, наконец, камнем в почках, не оставлявшим ему ни минуты покоя.