Борис Верхоустинский - Перед половодьем (сборник)

…Каменный дом…

Бесконечная лестница, узкие площадки, на площадках по стулу.

Он задыхается от утомления.

Звонит.

Дверь открывает вихрастый гимназистик.

— Вам к папе? Пожалуйста, обождите его в приемной, он сейчас занят с клиентами.

Отдергивает тяжелую портьеру, впускает в просторную комнату, посреди которой дубовый стол, заваленный книгами и журналами. Вдоль двух стен до самого потолка возвышаются шкафы, переполненные сотнями переплетенных и занумерованных книг.

Из-за портьеры выходит толстый адвокат, защищавший парня со сросшимися бровями.

Архип Егорыч кланяется ему:

— Мое вам почтение-с! Я, ежели изволите помнить, встречался с вами, на суде был, а теперь вот — навести маленькую справочку…

— Ага! — вспоминает адвокат. — Что же вам надо от меня? Его ведь повесили, знаете?

— Знаю-с! — упавшим голосом отвечает Архип Егорыч. — Повесили, из-за меня… Я — причина-с!

— Поздно спохватились! — насмешливо вставляет адвокат. Архип Егорыч поникает головой.

— Да-с… Скажите, где проживает матушка его, того, то есть?..

— Казненного?

— Да-с.

— Сейчас вам сообщу.

Адвокат исчезает за портьерой и скоро возвращается с клочком бумаги в двух пальцах.

— Спасибо. Очень благодарен.

Архип Егорыч прочитывает адрес.

— Почему вы погубили моего подзащитного? — сурово спрашивает адвокат. — Вы ведь кажется, были предупреждены, что исход процесса в зависимости от ваших показаний.

Архип Егорыч дерзко взглядывает на него!

— Так это вы подсылали? Хэ-хэ! Не по закону-с, не по закону-с! Метлою мог студентика выгнать: не зови к лжесвидетельству. Счастливо оставаться-с!

Мать повешенного живет на окраине города, около спичечной фабрики. Архип Егорыч чуть не ударяется головой о притолку лачуги и низко нагибается.

…Пара табуретов, стол со спичечными коробками, красная о бок печи занавеска, за которою кто-то затяжно кашляет.

Мать у стола наклеивает на коробки бумагу. Она при входе Архипа Егорыча делает рукою такое движение, как будто бы хочет что-то прикрыть.

Он ей молча кланяется, она поднимается с табурета.

— Я с вами знаком-с!

Она испуганно смотрит на него.

— В суде был. Помните?

Она опускается обратно на табурет, а Архип Егорыч глухо говорит:

— Да-с, жизнь человеческая… Никогда наперед нельзя видеть, и не знаешь ты — что будет с тобой. Бывает — сделаешь так, а почему сделаешь, — не знаешь и сам…

Мать берет со стола оклеенный коробок и бессознательно сгибает, тонкое дерево ломается.

— Виновен я… Возьмите! — вынимает из бумажника деньги Архип Егорыч. — Все легче будет жить.

Мать тускло смотрит на деньги.

— Возьмешь? Сил моих нету.

Мать отрицательно качает головой.

— Бери же! — раздражается Архип Егорыч.

Мать опять качает головой.

— He возьмешь? — разъяривается он. — Не хочешь? Ну и черт же с тобой!

Дрожащею рукой он засовывает деньги в бумажник и, сильно хлопнув дверью, покидает лачугу.

Извозчик стегает лошадь кнутом, от толчка Архип Егорыч откидывается туловищем назад. «Чок-чок-чок-чок!» — долбят копыта по холодной земле. Архипу Егорычу делается не по себе, точно извозчик везет его куда-то в черную даль, где стоит виселица с болтающимся на веревке трупом.

Когда пролетка останавливается около яркоосвещенных дверей ресторана, Архип Егорыч соскакивает на тротуар, расплачивается с извозчиком и, отдуваясь, как после тяжелой работы, входит… У мраморных столиков масса народу — лица мужчин бледны при электрическом свете, а головы женщин в разнообразных шляпах напоминают Архипу Егорычу пестрый цветник.

Он садится к свободному столику, спрашивает у лакея кружку пива, смотрится в висящее на стене зеркало. Там в светлом, блестящем зеркале — снуют и копошатся люди, Архип Егорыч видит и себя: желтое лицо, волосы, подернутые сединой, кружка пива… «Я!» — думает Архип Егорыч.

Издалека в зеркале выплывает красная шляпа, красная, как мак. Она качается, вырастает — два больших женских глаза упорно глядят из-под красной шляпы на Архипа Егорыча. Лукавые, наглые и печальные.

Красная шляпа плывет прямо к Архипу Егорычу и останавливается за его спиной. И тут ему кажется, что он сидит между двух женщин-близнецов, одна в зеркале, другая за его спиной, обе разные, но обе — одна и та же.

— Можно к вам? — шевелит в зеркале женщина яркими губами.

— Садись!

У женщины крупный с горбинкою нос, матовое лицо, черные широкие брови. По ширине плеч, по обнаженным до локтей рукам видно, что у нее сильное, дородное тело.

— Хочешь вина?

— Угостите.

Он велит подать бутылку шампанского. Красная шляпа, подымая бокал, откидывает мизинец в сторону, это Архипу Егорычу нравится.

— Как тебя зовут?

— Эсфирь.

Они быстро опоражнивают бутылку, он велит подать новую. Его глаза оживляются, ему хочется шутить и смеяться.

— Архип Егорыч!

К столику придвигает стул высокий немец с бакенбардами, банковый чиновник, Фридрих Вильгельмович.

— Хэ-хэ-хэ! — хохочет Архип Егорыч. — Мое почтение-с! Сколько лет, сколько зим. Нет ли новенького чего?

Фридрих Вильгельмович, медленно отпивая из бокала, рассказывает про биржу, про игру на понижение, про бланкистов, про то, как разорились многие онколисты.

— О! Онколь — опасная вещь, опасная! С малым капиталом нельзя делать онколь, а с большим не имеет смысла. Онколь — вредная вещь! Почему вас нигде не видать?

— А вы не слышали? Меня же грабили, чуть не убили, да не тут-то было.

Фридрих Вильгельмович ставит на стол порожний бокал.

— Слышал. Их-то повесили?

— Одного-с.

— Вперед наука! — обнажает Фридрих Вильгельмович желтые, длинные, прокуренные сигарами зубы.

— А не выпить ли нам чего-нибудь крепконького, крепконького? — суетится Архип Егорыч. — Коньячишка, горькой… Пойдемте-ка, господа, в кабинет… Вольготнее как-то.

Он срывается со стула, говорит о чем-то с лакеем и, загребая воздух ладонями, зовет за собой Эсфирь и Фридриха Вильгельмовича с присоседившейся к тому худенькой девицей.

— Тара-тара-та-там!.. Тарара-тарара-ра-рам! — весело напевает Архип Егорыч, вваливаясь в освещенную двумя люстрами комнату.

— Андрюша! — останавливается в двери Эсфирь. — Позови цыган.

— Цыган! — радуется он. — Подать их немедленно.

Фридрих Вильгельмович озабоченно шепчет ему на ухо:

— Бросьте… Дорого будет стоить. Ну, понимаю — выпить, закусить… Отчего не выпить, не закусить…

Фридрих Вильгельмович, метнув недружелюбный взгляд на входящих цыган, торопится дошептать:

— У меня нет денег. Примите к сведению на случай недоразумения.

— Тара-тара-та-там! — не слушая его, напевает Архип Егорыч.

Лакеи суетятся, уставляя стол бутылками и блюдами. Цыгане, многозначительно переглянувшись между собой, присаживаются к столу. Их трое, два молоденьких, в пиджаках, смуглые, с воровскими глазами. Третий же цыган — в сюртуке, красиво облегающем его стройную фигуру. У этого цыгана высокий лоб, волнистые усы и певучий грудной голос. Когда на Архипа Егорыча взглядывают молоденькие цыгане, их губы складываются в слащавые улыбки, но худощавое лицо старшего цыгана остается холодно-спокойным.