Асорин - Асорин. Избранные произведения

Возвратясь, Асорин понял, что остался изгнанником: «В Испании мне нет места. И нигде нет. Я выпал из времени и пространства. Боюсь, что не смогу больше писать». Догадка была жестокой, и он перепроверял ее истово, изо дня в день садясь к столу и продолжая начатое — один, другой, третий большой роман, еще искуснее предыдущих, но с той же внутренней и прежде других ему заметной червоточиной, — пока не вынес себе суровый приговор: «Пора сойти со сцены. Довольно. Я больше не пишу». Но этой медленной казни вынести не смог и вернулся к письменному столу, «все еще надеясь суметь» и зная, что не сумеет. Тем временем ему присудили все государственные премии и удостоили правительственных наград — Большого креста Исабели Католической и Большого креста Альфонсо Мудрого (благодарственную речь Асорин произнес, но крестов не носил). Тем временем его объявили классиком и вставили в обязательный школьный список, надолго отбив у молодых охоту браться за «Исповедь» и «Волю», а заодно и вкус к языку. Моновар и Екла провозгласили Асорина своим почетным гражданином, а себя — мемориальными городами, его именем назвали лужайку в столичном парке, но чем пышнее были знаки официального признания, тем замкнутее, суровее и отрешеннее становился этот высохший старый человек, доживавший свой век в чужое время.

В который раз уже он пишет о былом, перебирая из страницы в страницу его приметы, припоминает ритм, мелодию и аромат канувших в Лету городов, вызывает тени друзей, соратников и противников, договаривает недосказанное, ловит эхо тех споров…

Один из них — давний спор с Мачадо — спустя шестьдесят лет разрешит чужой молодой голос: «Менее всего мы нуждаемся сегодня в литературных уроках. Сейчас нам нужнее урок достойно жить и достойно умереть — урок Антонио Мачадо». Асорин принял безоговорочный, запальчивый — и справедливый — приговор молодых, хотя знал, что исходный их постулат ложен. Он тоже разделял долги, хотя и по-другому: веря в главенство художнического долга. И счел себя вправе отделить его от человеческого, словно бы затем, чтобы собственной судьбой удостоверить неизбежный, пусть и отдаленный итог раздела — гибель художника. Это тоже урок. Он важен и сегодня, но не станем сводить к нему эту столько вместившую многотрудную жизнь. И вспомним не о закате, а о начале века — о том, что останется навсегда, о «Воле», об «Исповеди», о «Кастилии».

Н. МАЛИНОВСКАЯ

В былые времена исполненный рвения народ закладывал фундаменты своих храмов, обтесывал камни, воздвигал стены, сводил своды, расписывал витражи, ковал решетки, золотил ретабло, волнуясь, трепеща и стеная, в благочестивом единстве с величественным сооружением.

Община Еклы совершила в XIX веке то, что другие общины совершали в далекие века. Старинная церковь Вознесения стала им мала, в 1769 году городской совет решает соорудить другую церковь, в 1775-м заложен первый камень. Начинаются работы: копают рвы для фундамента, шлифуют каменные плиты, кладут основания стен. Но в 1804-м строительство прекращается.

В 1847-м работы возобновляются. Камень поставляет каменоломня Араби́, уже в июне на заброшенной площадке строительства снова раздается веселый рабочий шум. Трудятся: один подрядчик за 15 реалов в день, три каменотеса — по 10 реалов, два плотника — по 10 реалов, четыре каменщика — по 8 реалов, семь подручных — по 5 реалов, семь мальчиков — по 3 реала. Любопытно проследить перипетии работ по записям оплаты поденщиков. 8 июня мальчиков остается всего трое. Последнего из мальчиков зовут «Немой». Немому платят всего 2 реала. 15 июня Немого в списках уже не было. И я думаю об этом убогом, затурканном пареньке, который в течение недели смиренно, в меру своих силенок, приносит дань великому сооружению, а затем исчезает — быть может, умирает.

Стройка идет вяло, в октябре артель сокращена до шести каменотесов и одного мальчика. Работы на долгое время опять заброшены. Просторное помещение храма зарастает травою, колонны обвивает вьюнок, с несомкнутых сводов свисают розетки зелени.

Однако вера оживает вновь. В 1857-м строительству дан мощный толчок. То и дело наезжает епископ. Городской совет подстегивает жителей. Жители предоставляют упряжки и повозки; богачи жертвуют лес из своих сосновых рощ, двое умирающих завещают свое состояние на постройку храма. Тем временем смыкаются своды, вырастают нарядные контрфорсы, капители украшаются закрученными волютами и пышною листвой. С января до июня в каменоломне обтесаны 18 415 кубических футов камня. Двадцать девять городских плотников работают на постройке бесплатно. И под радостную пляску колоколов толпа торжественно перетаскивает огромные глыбы в 600 арроб…

В 1858-м работы продолжаются. Но нетерпеливый народ досадует, что храм все еще не завершен. И автор неизданного «Дневника», откуда я беру эти записи, с раздражением отмечает: «Постройка движется так медленно, что проходить возле нее — одно огорченье». Городской совет увольняет архитектора, назначает другого, требует от него чертежей, архитектор их не представляет, совет грозится его сместить, архитектор является с изумительным проектом.

В 1859-м городской совет просит средств у правительства. «Когда проект был представлен в министерство, — пишет автор „Дневника“, — он не мог не привлечь внимание господ, которым полагалось его смотреть и которые были крайне возмущены грандиозностью храма для столь маленького городка; это побудило секретаря в частной беседе намекнуть, что виды на получение каких-либо средств весьма шатки и что для нашего города это слишком большое предприятие и слишком большая роскошь». Правительство полагает, что еще не уложен ни один камень храма. Городской совет, от имени жителей, обещает безвозмездный труд и 125 000 песет. Удивленное столь мощным порывом правительство сулит 40 000 дуро.