Асорин - Асорин. Избранные произведения

Академия одобряет представленный проект, но средства от правительства не поступают. Два месяца расходы по строительству оплачивает один-единственный жертвователь — кабальеро Мерхелина. Средства все не поступают; утратив надежду на помощь со стороны, народное благочестие снова пылко берется за дело. В апреле и мае обтесаны еще 17 000 кубических футов камня. Материалы для строительства подвозят крестьяне. Завершается покрытие куполов, блистают совершенством капители, поражает изяществом резной антаблемент. Просторный, белостенный, строгий храм эррерианского стиля наконец, после долгих лет, открыт для богослужений.

И вдумайтесь только в таинственное сцепление дел человеческих. Двадцать пять веков тому назад в этой же каменоломне Араби, где обтесывали камень для церкви, брали камень для языческого храма, стоявшего на Холме Святых. У подножья Араби располагался Эло, богатый город, основанный египтянами и греками. Широкая Геркулесова дорога, прославленная Аристотелем, терялась вдали, среди тысячелетних лесов. Храм господствовал над городом. В его стенах, украшенных статуями, которые ныне равнодушно почиют в музеях, были у изможденных иерофантов, как и у нас, свои посты, процессии, молитвы, литании, скорбные песнопения; как и мы, они праздновали освящение хлеба и вина, сочельник, рождение Агнца, страстную неделю гибели Адониса. И удрученная, вечно жаждущая толпа, неся бальзамы и душистые масла, приходила молить об утешении и милосердии — как ныне, в этой церкви, воздвигнутой другою общиной, мы горячо молим: Ungüento pietatis tuae medere contritis corde; et oleo misericordiae tuae refove dolores nostros [3] Бальзамом доброты твоей исцели удрученные сердца; и елеем милосердия твоего утоли скорби наши ( лат. ). .

Вдали мерно, неторопливо, уныло бьет колокол. Робко начинает светлеть край неба. Туман широкой белой пеленой ложится на окрестности. И все петухи дремлющего города заводят шумливый концерт — поют голосами высокими, низкими, визгливыми, звонкими, глухими, еле слышными, но больше зычными. В долине, у подножья горы, темнеет туманным пятном город. Из мрака возникают два, четыре, шесть белых, курчавящихся столбов дыма, они растут, расширяются, растекаются по небу нежными вуалями. В утреннем воздухе слышится скрипучий, надсадный кашель, раздаются неспешные удары трепла для дрока.

Мало-помалу молочно-белый край горизонта окрашивается в бледно-зеленый тон. Из темноты медленно проступает хаотическое нагромождение домов. На этом обширном чернеющем пятне видно переплетение длинных, белесых жилок — пошире, поуже, прямых, вьющихся. Упорно кричат петухи, раздается заливистый жалобный лай собаки.

Окрестности под посветлевшим краем горизонта тянутся вдаль зеленым ковром с мазками темных крон, с узорами змеящихся дорог. Зеленоватые тона неба переходят в перламутрово-алые. Со звучным перестуком молотков просыпаются кузницы, где-то поблизости плачет ребенок, кто-то сердито кричит. И над бурой зыбью бесчисленных кровель, толстых стен, крытых оград, печных труб, фронтонов, коньков величаво высится белая громада Новой церкви, увенчанная гигантским куполом в бело-синих спиралях.

Город пробуждается. Неровная шеренга фасадов вдоль восточной его границы сияет в солнечных лучах яркой белизной. Голоса петухов стихают. Наверху, в храме, раздаются мерные вибрирующие удары колокола. Внизу, в городе, серебристые звуки других колоколов парят над смутным гулом голосов, стуков, зазываний торговцев, над лаем, пеньем, ослиным ревом, лязгом кузниц, над разнообразными шумами толпы, возвращающейся к своим трудам. Сияющим сводом драгоценного синего шелка раскинулось небо. Яркий, чистый, четко прорисованный, красуется город на склоне горы. Там и сям в сером море однотонных кровель проступают красные, желтые, голубые, зеленые пятна цветных фасадов. Заметней всего золотистые стены Старой церкви с ее приземистой колокольней; пониже — Новая церковь; еще ниже, на границе с садом, виднеется продолговатое здание школы с мелкими крапинками балконов. И по всему городу разбросаны старые церкви, часовни, молельни, капеллы: слева — Санта-Барбара, Сан-Роке, ветхий Сан-Хуан, Младенец Иисус с гроздью небольших куполов; по правую сторону — Приютская церковь, обрамленная двумя невысокими колоколенками, Сан-Каетано, Лас-Монхас… Колокола звучат разноголосым хором. Из тысячи труб белесыми столбами медленно поднимается дым. На светлых прожилках дорог кишат, суетятся, снуют черные точки, удаляясь, рассеиваясь, исчезая на равнине. Доносятся отголоски песен, скрип повозок, пронзительные крики. Колокол Новой церкви бьет тяжело, колокол Младенца Иисуса — суетливо, колокол Приютской призывает спокойно. А вдалеке, смеясь и резвясь, игриво заливается колокол Лас-Монхас малиновым хрустальным перезвоном.

Справа от Старой церкви — в черте города — расположена древняя его часть. Она лежит на склоне скалистой горы беспорядочным скоплением низких домиков с белыми стенами, синими дверями, образуя извилистые узкие улочки. Течет по глубокому оврагу горная речка, лоснятся на солнце голые холмы. Местами к порогам домов ведут прорубленные в скале узкие проходы, кое-где к дверям поднимаются крутые ступени. Мартовское солнце играет на белых фасадах. Вот на улице старик сосредоточенно плетет циновку, женщина, наклонив голову, перебирает волосок по волоску маслянистые распущенные пряди; из мрачных недр маслобойни выходит работник и ставит в длинный ряд корзины. Узкая, крученая, неровная улочка, извиваясь, ползет все выше. Идя по ней, то и дело видишь на беленном известью основании крест из нетесаного дерева под навесом-угольником; в нише, за ржавой проволочной сеткой, потемневший от времени образ.

Тянется дальше лабиринт извилистых дорог. В глубине улицы с низкими кровлями надменно высится мощная колокольня Старой церкви. Неведомый мастер Возрождения изваял на ее вершине, под балюстрадой, широкую полосу орнамента из лиц с уродливо скорбными гримасами. И на фоне ослепительно ясного неба, возвышаясь над унылым городом, эти искаженные мукою лица предстают символом извечной трагедии человеческой.

Рядом с колокольней одиннадцатью скользкими ступенями круто спускается улица Одиннадцати Балок. Оставив эту улицу позади, вы, все так же идя в гору, проходите через разрушенные древние ворота Замка и оказываетесь на живописном перекрестке. В центре его, на выбеленной известью глыбе, тревожною загадкой высится двойной зеленый крест. Дальше идет вниз широкая Тутовая улица. А свернешь за угол, и в нескольких шагах откроется хаотическая площадь Рынка с закругленными арками белых галерей и с ветхим зданием славного городского совета.