Джордж Джиссинг - Мученики пера

— Жаль, что ты такъ плохо понимаешь меня, папа!

— Мы лучше понимали другъ друга, пока ты не подчинялась чужому вліянію.

Намекъ этотъ былъ внушонъ ему тайнымъ желаніемъ оправдаться въ глазахъ дочери, давъ ей косвенно понять истинную причину его рѣзкости.

— Я не подчинялась никакому вліянію, которое было-бы враждебно тебѣ, возразила Мэріанъ.

— Ты такъ думаешь? Но въ подобномъ дѣлѣ легко ошибиться.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, и могу тебя увѣрить, что не ошибаюсь.

Отецъ пытливо поглядѣлъ на нее.

— Не станешь-же ты отрицать, что ты находишься въ дружескихъ отношеніяхъ съ лицомъ, которое во всякую минуту готово оскорбить меня.

— Я не знаю такого лица. Объясни, пожалуйста, кто это?

— Объясненія излишни, и лучше прекратить этотъ разговоръ, который не можетъ повести ни къ чему, кромѣ напрасныхъ споровъ.

Мэріанъ помолчала и потомъ начала тихимъ и нетвердымъ голосомъ:

— Потому-то мы, быть можетъ, и не понимаемъ другъ друга, что никогда не говоримъ о томъ, на что ты намекаешь. Если ты думаешь, что мистеръ Мильвэнъ — твой врагъ, то жестоко ошибаешься.

— Когда человѣкъ вступаетъ въ союзъ съ моимъ худшимъ врагомъ и долженъ стараться угождать ему, то я вправѣ считать его способнымъ оскорбить меня при первомъ удобномъ случаѣ. Не нужно быть глубокимъ сердцевѣдомъ, чтобы понимать это.

— Но я знаю Мильвэна лучше чѣмъ ты.

— Знаешь?..

— Да; ты дѣлаешь твои выводы изъ общихъ правилъ, а я знаю, что въ этомъ случаѣ они непримѣнимы.

— Вѣрю, что ты говоришь искренно, но, повторяю, этотъ споръ ни къ чему не приведетъ.

— Позволь сказать тебѣ одно: твое подозрѣніе, что ту рецензію въ «Current» писалъ Мильвэнъ, было совершенно неосновательно. Онъ самъ увѣрялъ меня, что онъ непричастенъ ей.

Юль покосился на дочь, и по лицу его скользнула тѣнь заботы; но она тотчасъ смѣнилась саркастической усмѣшкой.

— А ты, конечно, придаешь вѣсъ словамъ этого джентльмена?

— Что ты хочешь сказать, папа? вскричала Мэріанъ, и въ глазахъ ея сверкнуло негодованіе. — Ты думаешь, что Мильвэнъ лгалъ?

— Я не считаю этого невозможнымъ, сказалъ отецъ тѣмъ-же тономъ.

— Но по какому праву ты такъ грубо оскорбляешь его?

— По тому-же праву, душа моя, по какому я высказываю свое мнѣніе обо всякомъ человѣкѣ. Прошу тебя не принимать театральныхъ позъ и не говорить со мною тономъ драматической актрисы. Ты желала, чтобы я говорилъ съ тобою прямо, — я и сказалъ тебѣ прямо мое мнѣніе. Я предупреждалъ тебя, что этотъ разговоръ не приведетъ ни къ чему хорошему.

— Литературные споры сдѣлали тебя неспособнымъ ясно судить о вещахъ. Какъ я жалѣю, что не могу на-вѣкъ отказаться отъ ненавистной профессіи, которая такъ искажаетъ умъ!

— Было-бы гораздо проще, возразилъ отецъ, — держаться подалѣе отъ такихъ людей, которые дѣлаютъ изъ этой профессіи орудіе своего эгоизма, не ищутъ ничего, кромѣ матеріальнаго успѣха, и во всякомъ сближеніи съ другими имѣютъ въ виду одинъ личный разсчетъ.

Онъ значительно поглядѣлъ на дочь. Она опустила глаза и задумалась.

— Я говорю съ глубокимъ убѣжденіемъ, продолжалъ отецъ, — и съ желаніемъ предохранить тебя отъ опасности, которую можетъ навлечь на тебя твоя неопытность. Я даже радъ теперь, что ты дала мнѣ случай...

Его прервалъ двойной ударъ въ наружную дверь, возвѣщавшій прибытіе телеграммы. Юль умолкъ и принялъ выжидательную позу. Послышался шумъ отворяемой двери въ прихожей и приближающіеся шаги служанки. Это была дѣйствительно телеграмма. Юль вскрылъ ее, пробѣжалъ глазами и остался стоять въ той-же позѣ, уставившись глазами на клочекъ бумаги, пока служанка не спросила, будетъ-ли отвѣтъ.

— Не будетъ, отвѣтилъ онъ, и медленно скомкавъ въ рукѣ конвертъ, бросилъ его въ корзину съ бумагами, самую-же телеграмму положилъ на письменный столъ. Потомъ онъ въ раздумьи поглядѣлъ на дочь, продолжавшую стоять опустивъ голову.

— Я считаю безполезнымъ продолжать этотъ разговоръ, сказалъ онъ совершенно другимъ тономъ, какъ-будто въ этотъ минутный промежутокъ времени случилось нѣчто настолько важное, что совершенно отвлекло его мысли отъ предмета спора съ дочерью. — Впрочемъ, если ты имѣешь еще что-нибудь сказать, то я готовъ слушать, прибавилъ онъ.

Горячка Мэріанъ остыла. Она казалась теперь грустной и разсѣянной.

— Я попросила-бы тебя только не портить намъ жизнь твоею раздражительностью.

— Я уѣду завтра на нѣсколько дней; тебѣ, безъ сомнѣнія, пріятно узнать это.

Мэріанъ машинально обратила глаза на телеграмму.

— Что касается твоихъ занятій въ мое отсутствіе, прибавилъ отецъ рѣзкимъ и взволнованнымъ голосомъ, совсѣмъ непохожимъ на тотъ, которымъ онъ говорилъ до сихъ поръ, — то я предоставляю тебѣ дѣлать что хочешь. Я уже замѣчалъ съ нѣкоторыхъ поръ, что ты менѣе охотно помогаешь мнѣ, чѣмъ въ былое время; а теперь, когда ты и сама откровенно призналась въ этомъ, мнѣ, разумѣется, не доставитъ никакого удовольствія обращаться къ твоей помощи; занимайся чѣмъ знаешь, по твоему собственному вкусу. Въ голосѣ его слышалась горечь, но не злоба; онъ замѣтно смягчился и перешолъ въ нѣкотораго рода самодовольный пафосъ. — Въ мое отсутствіе я поразмыслю о твоихъ обличеніяхъ и постараюсь не давать тебѣ болѣе повода жаловаться.

Онъ сѣлъ и разсѣянно устремилъ глаза въ сторону.

— Ты обѣдалъ, надѣюсь? спросила Мэріанъ, всматриваясь въ его блѣдное, усталое лицо.

— Я закусилъ, это все равно.

Ему какъ будто нравилось напускать на себя видъ мученика.

— Принести тебѣ что-нибудь покушать?

— Мнѣ — нѣтъ, ничего не надо, отвѣтилъ онъ, потомъ порывисто всталъ, подошолъ къ столу и положилъ руку на телеграмму. Наблюдавшая за нимъ Мэріанъ замѣтила, что онъ чѣмъ-то озабоченъ.

— Ты ничего не имѣешь болѣе сказать мнѣ? спросилъ онъ, круто повернувшись къ ней.

— Ничего, хотя я чувствую, что ты не понялъ меня.

— Я очень хорошо понимаю тебя; а если ты не понимаешь меня и не довѣряешь мнѣ, то это понятно: ты молода, а я старъ. У тебя есть будущее, есть надежды, а меня онѣ уже столько разъ обманывали, что я не могу вѣрить имъ. Суди меня какъ знаешь. Брось меня, иди своей дорогой, какъ всегда дѣлаетъ молодежь; только помни мое предостереженіе.

Онъ какъ-то странно волновался, и рука его, лежавшая на телеграммѣ, замѣтно дрожала. Немного помолчавъ, онъ прибавилъ глухимъ голосомъ:

— Ступай теперь, оставь меня. Мы еще поговоримъ завтра утромъ.

Мэріанъ, удивленная его видомъ, тотчасъ повиновалась и вернулась къ матери въ гостиную. Та встрѣтила ее тревожно-вопросительнымъ взглядомъ.

— Не бойся, сказала Мэріанъ, съ трудомъ выговаривая слова. — Я думаю, что теперь будетъ лучше.

— Онъ получилъ телеграмму? спросила мать, помолчавъ.