Дэвид Марксон - Любовница Витгенштейна

Однако в один прекрасный день зеркало пропало.

По правде говоря, я редко писала портреты.

Портреты матери и отца теперь находятся в Метрополитен-музее, в одной из главных картинных галерей на втором этаже.

Ну, вообще-то все мои картины сейчас в галереях Метрополитен.

Что я сделала, так это расставила их между холстами постоянной экспозиции, везде, где хватало места.

Некоторые чуть перекрыли те другие, но в основном только в нижнем углу.

Очень вероятно, однако, что мои с тех пор сильно покоробились.

Это оттого, что они столько лет были прислонены к стенам, а не висели на них.

Ну и часть из них даже никогда не имели рам.

Но опять же, когда я говорю о своих картинах, я имею в виду лишь те, что не были проданы, естественно.

Хотя некоторые были на групповых выставках или в аренде.

Одну из них я увидела совершенно случайно в Риме, кстати говоря.

Я даже почти забыла об этом. А еще, в окне муниципальной галереи рядом с виа Витторио-Венето был плакат с моим именем.

Честно говоря, мое внимание сначала привлекло имя Луизы Невельсон. Но все равно.

Сидя в автомобиле с английскими номерами и правым рулем, всего лишь днем спустя, я смотрела, как пьяцца Навона утопает в снегу, что наверняка большая редкость.

На заре эпохи Возрождения, но тоже в Риме, Брунеллески и Донателло бродили по руинам, измеряя их с такой тщательностью, что люди сочли их безумцами.

Но после этого Брунеллески вернулся в родную Флоренцию и создал крупнейший с античных времен купол.

Да, это и было одной из причин, почему тот период назвали Возрождением, разумеется.

Джотто построил прекрасную колокольню рядом с тем собором.

Однажды, когда Джотто попросили представить образец своей работы, он представил круг.

Ну, суть в том, что это был идеальный круг.

И что Джотто начертил его от руки.

Когда умер мой отец, чуть меньше чем через год после матери, я наткнулась на то самое крошечное зеркальце в ящике со старыми фотографиями.

Настоящий снег выпадает в Риме не чаще одного раза за несколько лет, между прочим.

Примерно так же редко Арно выходит из берегов во Флоренции. Впрочем, возможно, никакой связи тут нет.

Хотя не исключено, что Леонардо да Винчи, Андреа дель Сарто или Таддео Гадди за всю жизнь ни разу не видели, как мальчишки играют в снежки.

Если бы они родились позже, то смогли бы увидеть это на картинах Брейгеля, по крайней мере.

Кстати, я склонна верить в историю о Джотто и круге. В некоторые истории приятно верить.

Я также верю, что однажды встретила Уильяма Гэддиса. Он не был похож на итальянца.

Напротив, я не верю ни в единое слово о том, что я написала несколькими строками выше о Леонардо да Винчи, Андреа дель Сарто и Таддео Гадди, которые якобы никогда не видели снега, ведь это просто смешно.

Также я уже не помню, наткнулась ли я на плакат со своим именем до или после того, как увидела кота в Колизее.

Кот в Колизее был рыжим, если я еще не уточняла, и одноглазым.

На самом деле этот кот был далеко не красавец, и все равно мне не терпелось увидеть его снова.

У Саймона был кот когда-то. Которому мы никак не могли придумать имя.

Кот — только так мы его и звали.

Здесь, когда выпадает снег, деревья вырисовывают странные узоры на фоне белизны. Само небо часто белое, и дюны скрыты, и пляж тоже белеет до самой кромки воды.

Поэтому в некотором смысле все, что я вижу, напоминает тот мой трехметровый холст с четырьмя слоями грунтовки.

Время от времени, однако, я развожу костры на пляже.

Чаще всего я склонна делать это осенью или ранней весной.

Однажды, разведя костер, я начала вырывать страницы из книги, поджигать их и бросать по ветру, чтобы посмотреть, не заставит ли он их взлететь.

Большинство страниц упали прямо рядом со мной.

Книгой была биография Брамса, кособоко стоявшая на одной из полок и непоправимо испорченная сыростью. Впрочем, она была напечатана на чрезвычайно дешевой бумаге, если уж на то пошло.

Между прочим, когда я говорю, что иногда слышу музыку в голове, то часто я даже знаю, чей голос звучит, если музыка вокальная.

Я не помню, однако, кто пел вчера «Рапсодию для альта».

Я не читала биографию Брамса. Но думаю, что в этом доме есть одна книга, которую я прочла с тех пор, как приехала.

На самом деле, можно сказать, две книги, поскольку это был двухтомник древнегреческих пьес.

Хотя, где я действительно читала ту книгу, так это в другом доме, дальше по пляжу, который я спалила дотла. Единственной книгой, в которую я заглядывала в этом доме, был атлас. Хотела проверить, где находится Савона.

Честно говоря, я сделала это не больше десяти минут назад, когда решила вернуть сюда картину, изображающую дом.

Вот только я теперь не уверена, является ли она картиной этого дома или просто какого-то дома, очень похожего на этот.

Атлас стоял на полке, прямо за картиной, которая была к ней прислонена.

И рядом с биографией Брамса, напечатанной на чрезвычайно дешевой бумаге, стоящей кособоко и непоправимо испорченной.

По-видимому, то была совсем другая книга, из которой я вырывала и поджигала страницы, чтобы воспроизвести чайку.

Если только, конечно, в этом доме не было двух биографий Брамса, напечатанных на дешевой бумаге и поврежденных сыростью.

Кэтлин Ферриер — вот кто пел «Рапсодию для альта».

Полагаю, не обязательно объяснять, что любая версия музыки, звучащая в моей голове, будет той версией, что лучше всего мне знакома.

В Сохо у меня была старая пластинка «Рапсодии для альта» с Кэтлин Ферриер.

А сейчас кусок липкой ленты снова пытается оторваться от окна соседней комнаты и шуршит, словно кошка.

Чайке имя не дают.

Однажды, когда я вслух читала греческие пьесы, некоторые строки звучали так, будто были написаны под влиянием Уильяма Шекспира.

Любой бы пришел в недоумение, как это Эсхил или Еврипид могли читать Шекспира.

Я вспомнила анекдот об одном греческом авторе, заметившем, что будь он уверен в жизни после смерти, то охотно повесился бы, чтобы встретиться с Еврипидом. По сути, однако, анекдот этот был ни к чему.

Наконец меня осенило, что переводчик наверняка читал Шекспира.

В иных обстоятельствах я бы не сочла это знаменательным озарением, не считая того факта, что я была определенно безумна, когда читала пьесы.

По правде говоря, я лишь сейчас осознала, что, возможно, вовсе не готовила, когда спалила дотла тот, другой, дом, а как раз бросала в огонь лист за листом из «Троянок», прочитав их с обеих сторон.

В то же время я понятия не имею, зачем сказала, что сожгла биографию Брамса, ведь и десяти минут не прошло, как я указала, что биография Брамса стоит рядом с атласом, за картиной.