Дональд Бартельми - Мертвый отец

Стрижа? спросила Джули.

Стрижку, сказал Мертвый Отец. Я обратился в стрижку и разместился на голове члена моей свиты, вполне пригожего молодого человека, моложе меня, моложе меня и глупей, это само собой разумеется, но все ж не обделенного неким грубым шармом, хоть и лысого, как мочевой пузырь из лярда, а как следствие — несколько застенчивого в присутствии дам. Применяя длинные текучие бакенбарды, как некоторые управляют конем при посредстве колен...

Всадник по-прежнему едет за нами, отметил Томас. Интересно, зачем.

...я направил его легким галопом в сторону прелестной Туллы, продолжал Мертвый Отец. До того превосходна была стрижка, иначе сказать, я, соединенная с его неуклюжею юностью, за кою я его не виню, что Тулла уступила, не сходя с места. Представьте себе. Первая ночь. Мал-мала идеала. При подступе к сути я обратил себя обратно в себя (исчезнувши пажа), и мы с нею вдвоем поглядели друг на друга и остались довольны. Вместе мы провели много ночей, все рёвораторные и исполненные яростной радости. Я с нею породил в ночи покерную фишку, кассовый аппарат, соковыжималку, казу, резиновый крендель, часы с кукушкой, цепочку для ключей, копилку для мелочи, пантограф, трубку для мыльных пузырей, боксерскую грушу, как тяжелую, так и легкую, пресс-папье, пипетку для носа, карликовую Библию, жетон для игрального автомата и множество иных полезных и человечных артефактов культуры, равно как и несколько тысяч детей обыкновенной разновидности. Также я породил с нею различные институции, полезные и человечные, как то: кредитный союз, приют для собак и парапсихологию. Еще породил я разные царства и территории, все — превосходящие наличное местностью, климатологией, законодательством и обычаями. Я перестарался, но я ж был безумно, безумно влюблен и больше ничего в свое оправданье сказать не могу. То был весьма творческий период, но дорогая моя, выродивши все это изобилье даже не пикнув и без единого упрека, наконец родами скончалась. В моих, разумеется, объятьях. Последними ее словами стали «хорошего понемножку, Папик». Я был безутешен и, подстрекаемый словно бы бесом, спустился в преисподнюю, тщась вернуть Туллу себе.

Нашел я там ее, сказал Мертвый Отец, после многих приключений, повествовать о коих слишком скучно. Найти-то нашел, но она отказалась со мною возвращаться, ибо уже вкусила пищи-ада и прониклась к ней, та вызывает привыкание. За нею надзирало восемь громов, паривших над нею и подносивших ей что ни вечер еще больше адских деликатесов, мало того, надзирали за нею еще и безобразы-ада, что накинулись на меня целыми меренгами профитроллей и шокоадов и вознамерились меня отогнать. Но я скинул одеянья свои и швырнул их в безобразов-ада, одно одеянье за другим, и когда каждое одеянье мое касалось хоть-чуть- чуть такого безобраза-ада, тот съеживался до выдоха пара. Никак не мог я там оставаться, незачем там было оставаться, она стала их.

Затем, дабы очистить себя, сказал Мертвый Отец, от нечистот, что просочились в меня в преисподней, я нырнул сломя голову в подземную реку Стюдень, омыл я в оной свое левое око и породил божество Каррамбля, что правит продвиженьем рикошета или тем, что от чего отскакивает и с каким результатом, и правое око свое омыл и породил божество Зыбеля, кто управляет происшествием побочных эффектов/непредсказуемого. После чего омыл я себе нос и породил божество Ихорно, что греет изнутри гробницы, и божество Либет, кое не знает, что делать, и тем самым служит всем нам вдохновеньем [23]. Засим одержали меня восемь сот мириад скорбей и ускорбленья, и тут подполз ко мне червь, покуда сидел я власорвиво, и предложил сыграть на бильярде. Способ, рек он, забыть. У нас же нет, рек я, бильярдного стола. Что ж, рек он, или ты не Мертвый Отец? Засим и породил я Бильярдный Стол Балламбангджанга, изработамши зеленую ткань его из содержимого поля люцерны поблизости, а ножки его из телефонных столбов поблизости, и темные лузы его из пастей оставшихся безобразов-ада, коим повелел я стоять, разинувши рты, в соответствующих точках...

Как червя звали? спросил Томас.

Забыл, сказал Мертвый Отец. И тут, только мы мелом кии стали натирать, червь и я, как явилось само Зло, тот-чья-магия-превыше, ужасен видом, не хочу об этом говорить, скажу только, что я тут же осознал — я не на той стороне Стикса. Однакоже смышленостью я не обижен, даже в эдакой вот крайности. Развернувши пенис свой во всю его длину, стало быть, в подавленном своем состояньи, закинул я его подальше чрез реку, метров шестьдесят пять, я бы сказал, а там уж застрял он со всем удобством в расщелине скалы на дальнем берегу. Посему перетащил я себя, перебирая руками посередь мучительнейшей боли, как вы можете себе вообразить, через ревущую стремнину на другой берег. И с кликом ура! через плечо, показать недругам моим, что я еще жив и будь-здоров, молниею метнулся в древесную чащу.

Неблядьвероятно, сказала Джули.

Неблядьправдоподобно, сказала Эмма.

Самому Рудольфу Рассендиллу [24]такое дело бы лучше не удалось, сказал Томас.

Да, сказал Мертвый Отец, и на том берегу реки по сей день стоит Ссудно-Сберегательная Ассоциация. Кою я породил.

Внублядьшительно, сказала Джули. Мне вдруг пьяно в тряпки.

Устраблядынающе, сказала Эмма. Мне вдруг — как святой соусниц.

Шесть и три четверти процента погашаются мгновенно, сказал Мертвый Отец, я гарантию даю.

Бугаи, сказала Джули, они так умеют, чтоб тебе стало крошечно и меленько.

У них хорошо получается, сказала Эмма.

Мы для таких, как они, всего лишь шиш-да-маненько.

Себя видят канатом в игольном ушке, сказала Эмма.

Черепушкой под стеклом, сказала Джули.

То случилось, когда я был молод и полон пыла, какой уж из меня утек, и за ним-то мы и странствуем сейчас, чтоб мне заполучить его обратно посредством великих оживляющих свойств той длинной мохнатой златой штуки, о коей слагают песни барды и поют скальды, а также мейстерзингеры, сказал Мертвый Отец.

Очевидно же, что, если б не курбет судьбы, музыку б заказывали мы, а не они, сказала Джули.

Очевидно, что, если б не курбет судьбы, тональность у музыки была б иной, сказала Эмма. Совсем иной.

Вечер. Костер. Вдали возопляючи кошки. Джули стирая блузку. Эмма наводя порядок в ридикюле.

Расскажи мне историю, сказал Мертвый Отец.

Само собой, сказал Томас. Однажды в глухомани вдали от большого города четверо мужчин в темных костюмах, сорочках и галстуках, с портфелями- дипломатами, где содержались пистолет-пулеметы «узи», схватили меня, утверждая, будто я не прав и всегда был не прав, и всегда буду не прав, и они не намерены больно меня уязвлять. Затем они больно уязвили меня — сперва консервными ножиками, после чего штопорами. Потом, поплескав мне на несколько ран йодом, они поскакали со мною верхами сквозь сгущавшийся сумрак...