Джованни Верга - Семья Малаволья

— Нет, нет, кум Ванни, не нужно рассказывать дону Микеле. А Пьедипапера вечером сегодня показывался?

— Нет, даже на площади; он делал республику в аптеке вместе с аптекарем. Всякий раз, как бывает дело, он держится подальше, чтобы доказать, что он тут ни при чем, во всем, что может случиться. Он — старая лиса, и пули стражи не настигнут его, хоть он и хромой, как чорт. А утречком, когда дело будет уже сделано, он с нахальным лицом явится за своей комиссией, — но пули он оставляет другим!

— А дождь все льет! — сказал Рокко Спату. — Неужели нынче ночью ом так и не кончится?

— В такую погоду в Ротоло никого не будет, — добавил сын Совы, — и лучше итти по домам.

’Нтони, Чингьялента и Рокко Спату, которые стояли на пороге, прежде чем двинуться под дождь, шумевший на улице, точно рыба на сковороде, минуту помолчали и вглядывались во мрак.

— Дурак ты! — воскликнул Чингьялента, чтобы подбодрить его; а Ванни Пиццуто медленно закрывал дверь, говоря вполголоса:

— Слушайте же! если с вами случится какое-нибудь несчастье, сегодня вечером вы меня не видели! Стаканчиком я вас по дружбе угостил, но в доме у меня вы не были. Не выдайте меня, ведь у меня нет никого на свете.

И они пошли тихо-тихо, под дождем, держась около самых стен.

— И этот тоже! — сквозь зубы бормотал Чингьялента. — Сплетничает про Пьедипапера и говорит, что у него нет никого на свете. У Пьедипапера, по крайней мере, есть жена. И у меня тоже есть жена. Но я из тех, что идут под пули...

В эту минуту они тихонько-тихонько проходили МИМО дверей двоюродной сестры Анны, и Рокко Спату сказал, что у него тоже есть мать, которая спит теперь, счастливица!

— Кто в такую скверную погоду может оставаться в кровати, конечно, не пойдет шататься, — заключил кум Чингьялента.

’Нтони сделал знак замолчать и свернуть на тропинку, чтобы миновать его дом, где его могли поджидать Мена или дед и услышать их.

— Твоя сестра тебя не ждет, нет, — сказал ему этот пьяница Рокко Спату. — Нет, она ждет дона Микеле!

’Нтони готов был выпустить ему дух, а ведь в кармане у него был нож, но Чингьялента спросил, не пьяны ли они, что заводят ссору из-за пустяков, когда сами знают, на какое дело идут.

Мена, стоя у кухонной двери с четками в руках, действительно поджидала брата, а с ней вместе и Лия, ничего не говорившая про то, что знала, но бледная, как смерть. И для всех было бы лучше, если бы ’Нтони прошел по Черной улице, вместо того чтобы свернуть на тропинку. Дон Микеле, действительно, приходил около часа ночи и стучался в дверь.

— Кто это в такой час? — сказала Лия, тайком подрубавшая шелковый платок, который дону Микеле, наконец, удалось уговорить ее принять.

— Это я, дон Микеле; откройте, мне нужно поговорить с вами о важном деле.

— Я не могу открыть, потому что все уже в кровати, а сестра ждет ’Нтони у кухонной двери.

— Это не беда, если ваша сестра услышит, что вы открываете. Это как раз касается ’Нтони, и дело серьезное. Я не хочу, чтобы ваш брат шел на каторгу. Да откройте же мне: если меня тут увидят, я лишусь куска хлеба!

— О дева Мария! — начала тогда причитать девушка. — О дева Мария!

— Заприте его сегодня на ночь дома, вашего брата, когда он вернется. Только не говорите ему, что я приходил. Скажите ему, что лучше, чтобы он остался дома. Скажите это ему!

— О дева Мария! О дева Мария! — сложив руки, повторяла Лия.

— Сейчас он в трактире, но должен пройти тут. Подождите его у дверей, это будет лучше для него.

Лия тихонько плакала, закрыв лицо руками, чтобы не услышала сестра, а дон Микеле с пистолетом на животе и в брюках, заправленных в сапоги, смотрел, как она плачет.

— У меня нет никого, кто бы сегодня вечером беспокоился обо мне или плакал из-за меня, кума Лия, но и я тоже в опасности, как и ваш брат. Так, если со мной случится какое-нибудь несчастье, вспомните, что я приходил предупредить вас и ради вас рисковал лишиться куска хлеба.

Тогда Лия отняла руки от лица и посмотрела на него полными слез глазами.

— Бог вас наградит, дон Микеле, за вашу доброту!

— Я не ищу награды, кума Лия; я это сделал ради вас и потому, что желаю вам добра.

— Уходите теперь, ведь все спят! Уходите, ради бога, дон Микеле!

Дон Микеле ушел, а она осталась за дверью, читая молитву за брата, и молила бога, чтобы он направил брата этой дорогой.

Но бог не направил его. Все четверо — ’Нтони, Чингьялента, Рокко Спату и сын Совы тихонько пробирались по узкому проулку вдоль стен и, когда они очутились на скалах, они сняли сапоги и, держа их в руках, с некоторым беспокойством стали прислушиваться.

— Ничего не слышно, — сказал Чингьялента.

Дождь продолжал лить, и со стороны скал доносился только рокот моря там, внизу, под ними.

— Тут не увидишь, как тебе и выругаться-то! — сказал Рокко Спату. — Как они рассчитают, чтобы в этой темноте пристать к «Голубиной скале»?

— Все это люди опытные! — ответил Чингьялента. — Они с закрытыми глазами узнают каждую пядь берега.

— Но я ничего не слышу! — заметил ’Нтони.

— Это правда, ничего не слышно, — ответил Чингьялента. — Но им пора бы уж быть там.

— Тогда лучше вернуться домой, — добавил сын Совы.

— Когда ты поел и попил, ты теперь только и думаешь, чтобы вернуться домой; но, если ты не замолчишь, я одним пинком сброшу тебя в море! — сказал Чингьялента.

— По правде говоря, — проворчал Рокко Спату, — мне вовсе не хочется проторчать тут ночь без всякого дела.

— Мы сейчас узнаем, тут они или нет, — и они принялись кричать по-совиному.

— Если стража дона Микеле услышит, — сказал ’Нтони, — они сейчас же прибегут сюда, потому что в такую ночь, как эта, совы не летают.

— Тогда лучше уходить, — захныкал сын Совы, — раз никто не отвечает.

Все четверо посмотрели друг на друга, хотя ничего и не видели, и подумали о том, что говорил ’Нтони хозяина ’Нтони.

— Что нам делать? — снова заговорил сын Совы.

— Спустимся на дорогу, — предложил Чингьялента: — если и там никого нет, значит, они не прибыли.

’Нтони, когда они спускались на дорогу, сказал:

— Пьедипапера способен продать нас всех за стакан вина.

— Теперь, когда перед тобой нет стакана, — сказал ему Чингьялента, — и ты тоже трусишь.

— Идемте, дьяволово отродье! Я вам покажу, трушу ли я!

Медленно-медленно спускаясь по скалам, крепко держась, чтобы не сломать себе шею, Спату заметил вполголоса:

— Сейчас Ванни Пиццуто лежит в своей кровати. А сам ругал Пьедипапера за то, что он получает комиссию, ничего не делая.

— Ну! — заключил Чингьялента, — если вы не хотите рисковать шкурой, вам нужно было оставаться дома и спать.

Никто не сказал больше ни слова, и ’Нтони, протягивая вперед руки, чтобы нащупать, куда ставить ноги, думал, что кум Чингьялента мог бы так не говорить, потому что в эти трудные минуты у каждого проходили перед глазами родной дом, и кровать, и Мена, которая дремала у дверей.