Джованни Верга - Семья Малаволья

— Нет, он ходит туда не ради донны Розолины, нет! — говорил Пьедипапера, тихонько подмигивая ему. — Донна Розолина может в терраску хоть корни пустить между своими помидорами и делать ему глазки дохлой рыбы. Дону Микеле никакого нет дела до денег священника. Я-то знаю, зачем он ходит на Черную улицу!

— Так сколько же вы возьмете за дом? — вернулся к разговору хозяин ’Нтони.

Мы поговорим, поговорим об этом, когда будем у нотариуса, — ответил дядюшка Крочифиссо. — Дайте мне теперь послушать святую службу. — И таким способом понемножку, понемножку отделывался от него.

— У дона Микеле кое-что другое в голове, — повторял Пьедипапера, высовывая вслед хозяину ’Нтони язык и в то же время делая глазами знаки его внуку, который стоял, прислонившись к стене, с лохмотьями куртки на плечах, и злыми взглядами окидывал дядюшку Санторо, который взял теперь привычку приходить к обедне, чтобы протягивать верующим руку, бормоча молитвы божией матери и спасителю. Он узнавал всех, каждого по отдельности, и при выходе толпы из церкви говорил одному:

— Пошли вам господи удачу! — и другому: — Пошли вам здоровья! — а когда мимо него прошел дон Микеле, он ему сказал:

— Идите, она вас ждет на огороде, за навесом. Святая Мария! ora pro nobis! [47] «Молись за нас», — слова из католической молитвы. Господи боже, помилуй мя!

Как только дон Микеле снова стал толкаться у Святоши, люди начали говорить:

— Помирились собака с кошкой! Значит, тут было из-за чего ссориться!

А когда массаро Филиппо тоже вернулся в трактир:

— И этот тоже! Жить он, что ли, не может без дона Микеле? Видно, он влюблен скорее в дона Микеле, чем в Святошу. Некоторые люди и в раю не могут оставаться одни!

’Нтони Малаволья бесился, что его пинками выгнали из трактира, хуже, чем паршивую собаку, а у него нет и байокко [48] Старая римская монета — 1 1 / 2 копейки. в кармане, чтобы войти и пить перед носом у дона Микеле, и сидеть там целый день, положив локти на стол, и выводить их из себя. Вместо того ему приходилось стоять на улице, как собачонке, поджав хвост и, опустив морду, бормотать:

— Иудино отродье! не сегодня — завтра будет представление, будет!

Рокко Спату и Чингьялента, у которых всегда бывало несколько сольди, с порога трактира смеялись ему в лицо и показывали рожки; а приходя, разговаривали с ним вполголоса, за руку вели к скалам и шептали ему на ухо. Он все время поддакивал, как дурак, каким он и был. Тогда его стали попрекать:

— Так тебе и надо! Помирай здесь с голоду перед дверями да посматривай, как дон Микеле у тебя на глазах наставляет тебе рога, сволочь ты!

— Иудино отродье! не говорите так! — кричал ’Нтони, размахивая кулаком, — не сегодня, так завтра я устрою представление, устрою!

Но остальные бросали его, пожимали плечами и посмеивались, так что в конце концов разозлили его; и он пошел и стал на самом видном месте в трактире; желтый, как покойник, и со старой курткой на плечах, точно на нем была одежда из бархата, он уперся кулаком в бок и грозно поглядывал вокруг, будто высматривал, кого ему нужно. Дон Микеле, из уважения к галунам, притворялся, что не видит его, и хотел уйти; но оттого, что дон Микеле притворялся дурачком, ’Нтони весь вскипел и громко и злобно смеялся ему в лицо, и ему и Святоше: плевал он на вино, которое тот пьет, это яд, какой давали Иисусу распятому.

— И притом еще разведенный, потому что Святоша льет в вино воду, и настоящая глупость приходить в этот трактиришко, чтобы у тебя воровали сольди; поэтому-то он сюда больше и не ходит!

Задетая за живое Святоша дольше не могла сдерживаться и заявила ему, чтобы он больше не показывался, потому что им надоело даром кормить его и пришлось метлой выгнать его за дверь, — такой он был голодный. Тогда ’Нтони совсем взбесился и принялся бить стаканы и кричать, что его выгнали, чтобы зазвать в дом этого другого дурака в шляпе с галунами; но, если он захочет, он такую даст ему трепку, что у того из носа вино потечет, потому что ’Нтони никого не боится. Дон Микеле, тоже пожелтевший, со съехавшей на бок шляпой, бормотал: — Клянусь святым честным словом, сегодня кончится плохо! — между тем как Святоша швыряла им обоим в спину стаканы и полуштофы. Так, в конце концов, они бросились друг на друга и начали драться и кататься под скамейками и готовы были откусить друг другу нос, и окружающие пинками и кулаками старались разнять их; наконец Пеппи Назо это удалось при помощи ремня, который он снял с брюк и который сдирал кожу там, куда он попадал.

Дон Микеле стряхнул с мундира пыль, поднял потерянную саблю и пошел, бормоча сквозь зубы, но больше ничего не предпринимал из уважения к галунам.

А ’Нтони Малаволья, у которого из носу хлестала кровь, когда увидел, что тот удирает, не слушал никаких уговоров и, стоя в дверях трактира, принялся посылать ему вслед потоки ругани, грозил кулаком и, вытирая рукавом рубашки текущую из носа кровь, обещал, что при встрече еще рассчитается с ним.

Когда ’Нтони Малаволья встретил дона Микеле, чтобы рассчитаться с ним, случилось скверное дело. Было это ночью, в проливной дождь и в такую темень, что и кошка ничего бы не разглядела, на краю скал вблизи Ротоло, где вдоль берега плыли тихонько лодки, делавшие вид, будто в полночь они ловят мерланов, и где шатался ’Нтони с Рокко Спату, Чингьялента и другими бездельниками, пыхтевшими своими трубками, так что стража с ружьями в руках, прятавшаяся среди скал, знала каждый огонек этих трубок.

— Кума Мена! — сказал дон Микеле, проходя снова по Черной улице, — скажите вашему брату, чтобы он по ночам не ходил в Ротоло с Рокко Спату и Чингьялента.

Но ’Нтони к этому был глух, потому что «голодное брюхо к доводам глухо»; и дона Микеле он больше не боялся с тех пор, как они в драке катались под Лавками трактира; да и, кроме того, он пообещал при встрече расправиться с ним и не хотел прослыть сволочью и хвастуном в глазах Святоши и всех остальных, кто слышал его угрозу.

— Я сказал ему, что с ним расправлюсь, когда встречусь; и если я его встречу в Ротоло, это будет в Ротоло! — повторял он своим приятелям, которые затянули в свою компанию еще и сына Совы. Вечер они провели в трактире, выпивая и галдя; ведь трактир, что морской порт, и Святоша не могла бы выгнать их, раз у них были в кармане деньги, и они подкидывали их на руке. Прошел дон Микеле, делая свой обход, но Рокко Спату, который знал правила, сплевывая, говорил:

— Пока фонарь над дверью горит, мы имеем право тут сидеть, — и, чтобы устроиться поудобнее, приваливался к стене. ’Нтони Малаволья забавляло и то, что они заставляли зевать Святошу, которая дремала за стаканами, опустив голову на эти самые свои подушки, на которых красовалась медаль «Дочерей Марии».