Антал Сташек - О сапожнике Матоуше и его друзьях

— Так что же мне передать жене?

— Передай привет, а играть я не буду.

На этом и разошлись. А мать сказала:

— Надо было послушаться: ты бы развлекся и не вешал бы голову, словно тебе завтра помирать.

— Черта в комедии я больше играть не буду! — отрезал сын и засмеялся. — Но помогать ему буду… помогать буду…

— Что это ты говоришь?

— Ну да… Черту буду помогать. Вместе сживем со свету господ и попов!

— Не богохульствуй, сынок… Большой грех так говорить. Это тебя твоя консутица с толку сбила.

— Конституция, мама, конституция.

— Она самая… Она тебя и сбила с толку. Правду сказал наш пан патер: пока ее не было, был на свете божий мир, люди молились и работали безропотно.

— Работали, мама, работали, — до кровавого пота.

Разговор был окончен. Матоуш сел на свой табурет, мать — к прялке. Зажужжала прялка, застучал молоток. Молчали до вечера. Старуха немного сердилась.

— Матоуш, — заговорила она, когда уже стало темнеть, — я весь пост вспоминаю отца.

— Вспоминайте, вспоминайте! Но то, что зарыто в землю, не вернется ни на небо, ни на землю.

— Сегодня ночью я говорила с ним во сне. Знаешь, чего он хотел?

— Чего?

— Чтобы мы заказали по нему панихиду. Но у меня нет и гроша ломаного. Нет ли у тебя пары грошей? Я бы завтра забежала к священнику, ведь ты же не захочешь пойти сам.

«Неужели вы, мама, верите, что после бормотания священника господь бог смягчится и станет выпускать грешные души из чистилища, как птиц из клетки, и принимать их на небо?»

Эти едкие слова так и просились на язык. Он поднял голову от работы и уже собрался было выпалить их, но, увидев в вечернем сумраке, как мать, перестав прясть, молитвенно сложила руки на коленях и задумалась о покойном, не произнес ни слова, сбегал в лавочку и принес деньги:

— Вот вам пять двухгрошевиков. На это можно заказать панихиду.

Несколько слезинок покатилось по щекам старухи. Наступила тишина. Сын перестал вбивать гвозди, встал и посмотрел в окно, где у горизонта пряталось за господский лес зимнее солнце. Его взор тоже затуманили слезы.

Мир полон битв, полон баррикад, полон волнений и тревог. Люди неустанно ищут чего-то нового великого и борются за него. Матоуш хотел бы принять участие в этой борьбе; трепетные крылья мысли готовы поднять Матоуша ввысь. Только бы улететь! Вместо этого он сидит на своем табурете, а перед глазами — ростовщик Пайла и богатые крестьяне. Теперь они собираются взяться за него и других бедняков, чтобы отобрать несколько кусков земли.

О эти землееды, богатеи!

Сегодня они совещаются у старосты Витака в черной светелке. Правда, теперь глава сельской управы называется не «староста», а «начальник». Во Вранове новый староста, прежнего сняли. Тот занимался неблаговидными делами, принуждал к послушанию своими железными руками-тисками и кулаками-кувалдами; недаром его боялся даже покойный сапожник. Новый староста ведет все дела на основе писаных законов. Он сидит за столом, перед ним лежит дубинка «общинного права», сплетенная из бычьих жил, наглядный символ его полномочий и жезл власти. Рядом с ним сидит уже не старый коншель, а новый «гласный» Мароусек.

— Соседи, — открывает Витак совещание, — вы знаете, что безземельные и бедняки при помощи начальства, примерно лет двадцать тому назад, завладели угодьями, которые с незапамятных времен принадлежали нам, старожилам. Это вопиющая несправедливость, и теперь, когда у нас есть конституция, мы должны это исправить.

— Исправить… Исправить! — поддакивает все собрание.

— Но как?

— Господа, теперь не могут нам указывать, — говорит Мароусек. — Отмерим, сколько у нас отобрано, возьмем эти участки и будем пользоваться ими сами.

— А если они добровольно не уступят?

— Труднее всего будет с этим чертовым сапожником Штепанеком. Он теперь натравливает на нас всех: бедняков, безземельных, батраков, рабочих. Он рад у нас все забрать и раздать людям. Эти дураки ему верят и готовы пойти на нас хоть с мотыгами.

— Нечего пугаться! И у нас тоже есть вилы, да и пики найдутся!

— Пики! Вилы! Где ваша голова? — сердито спрашивает старый Вондрачек, сморщенный, как прошлогоднее сушеное яблоко, и желтый, как поздняя слива. Он перебрасывает трубку из левого угла рта в правый и, положив ногу на ногу, предлагает:

— Не отдадут добром, подадим на них жалобу начальству.

— Ну да, — возражают другие, — заплатить адвокату, а потом еще проиграть тяжбу, как проиграл ты, когда судился с Янком Якубом о дороге.

Любитель судебных дел защищается и долго распространяется о законах. Ему не дают договорить.

— Только без долгих проволочек! Ждать нечего, нужно скорее отобрать землю и разделить между собой.

— Соседи, — успокаивает начальник, — давайте будем решать дело не с наскоку, а продуманно. Позовем их на собрание, изложим наши старые права и послушаем, что они нам ответят. Может, они добровольно отдадут то, что издавна принадлежит нам.

— Видно, вы плохо знаете Матоуша! — послышалось с разных сторон.

Новое обсуждение, новые доводы. К потолку клубами поднимается табачный дым; в воздухе мелькают время от времени вынимаемые изо рта трубки. Перекрещиваются и сталкиваются различные мнения, но все охвачены одним корыстным желанием: еще кусок земли! В другое время они часто ругаются между собой, когда один тащится с волом по левой стороне дороги, а другой — на лошади по правой. Теперь же они все заодно: отобрать, отобрать, отобрать! Вопрос только в том: как?

Наконец Витаку удалось собрать разноречивые мнения в один горшок и прикрыть крышкой.

— Значит, будем пока что договариваться, а если они не отдадут добровольно, перейдем в наступление!

«Они пойдут на нас с вилами и пиками, если мы по-добру не отдадим эти полоски болота!» — бежит на другой день весть от хаты к хате, от лачуги к лачуге, от бедняка к бедняку.

Люди сначала шушукаются по углам, а затем кричат:

— На совет к Штепанеку!

После обеда Матоуш ведет собрание:

— Ничего не отдадим, а если они пойдут на нас с вилами и пиками, то каждый будет защищаться мотыгой или топором!

— Мотыгой или топором! — загудело гнездо шершней, взбудораженное жадностью богатеев. Не успело все утихнуть, как в светелку вошел Мартин Кучера. Прежде его называли «младшим помощником» или «прикрепленным», а теперь понизили в должности и сделали простым «посыльным».

— Вы должны явиться к начальнику, — сообщил он взволнованным беднякам и безземельным, — и немедленно. Там все собрались. Вы, наверно, уже знаете, о чем идет речь.

Они знали и пошли вслед за Матоушем. Ринулись за ним, как искусанное оводами стадо, и гудели ему в уши:

— Говори за всех!

— Я им все выскажу; а если, это не поможет и они вздумают отобрать эти бесплодные полоски, мы заговорим с ними вот так… — он замахал кулаками, словно держал в них оружие.