Антал Сташек - О сапожнике Матоуше и его друзьях

— Нет, Тоник, нет! — снова послышался жеманный отказ.

Обычная прелюдия сладкой и страстной симфонии, пронизывающей кровь и нервы. Средневековые святые говорили, что конец этого концерта Cachinatio diaboli — радостный смех одного из чертей, вмешавшегося в человеческую судьбу, чтобы поймать в свои сети две души. Но святые забыли, что мир — большой сад, где вечно молодых Еву и Адама всегда манит запрещенное сладкое яблоко, зреющее на древе познания.

Пара страждущих влюбленных, преследуемая ревнивцем, готова была броситься в сети дьявола, но Иржик спас их. Он подкрался сзади и уже хотел схватить изменницу, но тут, спугнутые шелестом длинного пальто, они обернулись к нему. Ревность затмила сознание Иржика, взбесила его. Но вдруг он узнал Рузу Иржичову и Тонду Врабца.

— Вы ищете госпожу учительшу? Она в зале, — услышал он тоненький голосок испуганной девушки. Ему показалось, что она насмехается над ним, но девушка просто перепугалась. Иржик пробурчал в ответ что-то непонятное и удалился.

— Проклятый кантор! — выругался Тоник. Руза в душе согласилась с ним. Симфония оборвалась, и они вернулись в танцевальный зал, где гремела иная музыка.

Учитель, спрятавшись за толстым стволом груши, внимательно смотрел через окно в зал, где кружилась его Розарка. Он увидел, как она остановилась рядом с Матоушем и засмеялась. Иржик был далеко от окна и не слышал смеха; но этот смех терзал его сердце. Он видел два ряда белых зубов, видел открытый рот, видел, кажется, самую душу Розарки.

«Это она надо мной смеется», — ударило Иржику в голову. Он убежал.

— Пора спать, — напомнил отец Кикал, когда пробил час ночи.

— Не стоит ложиться… Ведь через час уже нужно идти на фабрику, чтоб не опоздать и не платить штраф, — улыбались Матоуш с Тоником.

— Конечно, конечно, не стоит, — согласился старик, выбивая пепел из трубки.

Он соглашался со всем, что говорили квартиранты, покорившие его сердце. И если б они сказали, что теперь господь бог на небе должен слушаться чертей и исполнять все, что они ему прикажут, старик согласился бы и с этим.

— Я пойду с отцом… Вы оставайтесь, если хотите, — откликнулась Розарка.

— Мы тебя проводим.

Дед потащился домой, а парни пошли с Руженой к школе.

— Розарка!

— Что тебе?

— Теперь поцелуй послаще каждого из нас на прощание.

— Нет, — засмеялась она.

— Ты ведь знаешь пословицу: «От поцелуя не родится Кубичек».

Розарка расхохоталась громче. Ей бы хотелось малыша, Кубичка, да где его взять! Подумав так, она перестала смеяться и нахмурилась. Хорошо, что в темноте не было видно ее лица.

— Так как же, Руженка?

Она молчала.

— Идите обратно. Мы уже недалеко от школы, и если муж увидит вас со мной, он бог весть что подумает. Знаете ведь, какой он ревнивый!

— Ну, так без поцелуя спокойной ночи.

Думая о малыше, Ружена постучалась в дверь.

Иржик лежал в постели, но не спал. Катехизис, грехи против духа святого, завтрашнее посещение священника, сегодняшнее ночное происшествие — все переплелось в голове учителя. Он услышал стук.

«Нет, не открою, пусть простоит на улице хоть до утра». В нем закипела злоба. Он натянул себе на голову одеяло и все время повторял про себя: «Нет, нет», чтоб не смягчиться.

— Иржик, — слышал он и под одеялом.

Розарка стучала в дверь, потом в окно, но и это не помогло.

— Иржик! — кричала она громче, думая, что муж крепко спит. Это продолжалось несколько минут, потом он вскочил и закричал ей из окна:

— Иди к отцу.

Ему хотелось крикнуть: «Иди к тем двум безбожникам, с которыми ты танцевала». Но злоба исчезла, осталась только жалость. Розарка ничего не ответила, повернулась и пошла, сама не зная куда. Ей не хотелось идти домой к отцу, — было стыдно, что муж ее выгнал. Его грубые слова уничтожили все, что до сих пор еще связывало ее с ним. От сегодняшней радости остался в сердце горький осадок. Розарка заплакала. Не от боли, а от обиды. Она ходила по селу, то поднимаясь на гору, то снова спускаясь в низину. Руза снова подошла к трактиру, где все еще танцевали. Через полуоткрытые окна доносились удары барабана и старинная песенка:

Слышен был громкий хохот: это молодежь смеялась над покойной барщиной, им вторили старики.

«Вернись», — отозвалось в душе Розарки. И тут же другой голос: «Отомщу… Малыш Кубичек!»

В глубине души родилось это желание. Ее и раньше одолевала тоска, но до сих пор это было неопределенное, незаметное, как воздух, стремление. Теперь оно созрело и заплакало, как новорожденный, покинувший лоно матери. И она содрогнулась при этом крике.

«Вот если бы от Матоуша!»

В этот же момент ее озарил светлый луч. В седом тумане из-за темной Ганушевой рощи выплыл поздний месяц и осветил овраг посреди села. Ружена подняла глаза и увидела, как по северному склону в гору, по заснеженной дороге поднимаются три фигуры: ее отец, Штепанек и Зах спешат ночью на фабрику, чтоб их не оштрафовали.

— Матоуш, — шептала она и, шатаясь, направилась к отцовской избе.

На другой день утром Ружена немного успокоилась. Она надеялась, что Иржик придет за ней и отведет ее в школу. До обеда он не пришел: слишком много было хлопот со священником, катехизисом и грехами против духа святого.

«Наверное, после обеда, когда уедет священник», — утешала себя Розарка.

Уже стало темнеть, она все глаза проглядела у окна — и все напрасно.

— Барбора, — сказала она хозяйке, — пойдите в школу и скажите, чтоб муж прислал мне одежду и постель.

У Белковой душа перевернулась. Еще вчера вечером была Ружена «щеголихой», а сегодня она уже «бедняжка», которой этот паук даже потанцевать не разрешает. В Белковой проснулось сострадание к молодой женщине. Она послушалась и пошла, проклиная в душе кантора. В Розарке вспыхнул последний огонек надежды на то, что он не пошлет вещи, а придет сам. Она ошиблась. Старуха возвратилась и за два раза принесла ее вещи.

«Не пришел», — дрогнуло обманутое сердце. В ней поднимался протест, и он был сильным, как сама смерть. Розарка отбросила все колебания, весь страх, все благоразумие и осторожность и прыгнула в пасть будущего.

Коротки зимние сумерки. Но Розарке, ждавшей возвращения отца с фабрики, они казались долгими. Вечером, в девятом часу, все трое вернулись.

— Мы проголодались. Что ты нам сварила, Барбора? — спросил Кикал хозяйку, возившуюся в темноте около избы с корытом.

— Я ничего… Она варила картошку, есть еще пахта.

— Кто она?

— Госпожа учительша.

Старик захрипел, как старые, собирающиеся бить часы. Он не спрашивал больше ни о чем, и все трое вошли в горницу, где теперь хозяйничала дочь.

— Отец, — приветствовала его Розарка, — я перебралась к вам.